Море и жаворонок. Из европейских и американских поэтов XVI–XX вв.. Антология

      Возьми на память мой портрет; а твой —

      В груди, как сердце, навсегда со мной.

      Дарю лишь тень, но снизойди к даренью:

      Ведь я умру – и тень сольется с тенью.

      …Когда вернусь, от солнца черным став

      И веслами ладони ободрав,

      Заволосатев грудью и щеками,

      Обветренный, обвеянный штормами,

      Мешок костей, – скуластый и худой,

      Весь в пятнах копоти пороховой,

      И упрекнут тебя, что ты любила

      Бродягу грубого (ведь это было!) —

      Мой прежний облик воскресит портрет,

      И ты поймешь: сравненье не во вред

      Тому, кто сердцем не переменился

      И обожать тебя не разучился.

      Пока он был за красоту любим,

      Любовь питалась молоком грудным;

      Но в зрелых летах ей уже некстати

      Питаться тем, что годно для дитяти.

      Дозволь служить тебе – но не задаром,

      Как те, что чахнут, насыщаясь паром

      Надежд, – иль нищенствуют от щедрот

      Ласкающих посулами господ.

      Не так меня в любовный чин приемли,

      Как вносят в королевский титул земли

      Для вящей славы, – жалок мертвый звук!

      Я предлагаю род таких услуг,

      Которых плата в них самих сокрыта.

      Что мне без прав – названье фаворита?

      Пока я прозябал, еще не знав

      Сих мук Чистилища, – не испытав

      Ни ласк твоих, ни клятв с их едкой лжою,

      Я мнил: ты сердцем воск и сталь душою.

      Вот так цветы, несомые волной,

      Притягивает крутень водяной

      И, в глубину засасывая, топит;

      Так мотылька бездумного торопит

      Свеча, дабы спалить в своем огне;

      И так предавшиеся Сатане

      Бывают им же преданы жестоко!

      Когда я вижу Реку, от истока

      Струящуюся в блеске золотом

      Столь неразлучно с Руслом, а потом

      Почавшую бурлить и волноваться,

      От брега к брегу яростно кидаться,

      Вздуваясь от гордыни, если вдруг

      Над ней склонится некий толстый Сук,

      Чтоб, и сама себя вконец измуча

      И шаткую береговую кручу

      Язвящими лобзаньями размыв,

      Неудержимо ринуться в прорыв —

      С бесстыжим ревом, с пылом сумасбродным,

      Оставив Русло прежнее безводным, —

      Я мыслю, горечь в сердце затая:

      Она – сия Река, а Русло – я.

      Прочь, горе! Ты бесплодно и недужно;

      Отчаянью предавшись, безоружна

      Любовь перед лицом своих обид:

      Боль тупит, – но презрение острит.

      Вгляжусь в тебя острей и обнаружу

      Смерть на щеках, во взорах тьму и стужу,

      Лишь тени милосердья не найду;

      И от любви твоей я отпаду,

      Как от погрязшего в неправде Рима.

      И буду тем силен неуязвимо:

      Коль первым я проклятья изреку,

      Что отлученье мне – еретику!

      Пусть