Угольный человек. Часть 1. Василиса Лесенко
а за конём телега тащится…. Тут же следом и другой человечишко, поменьше, а там и вовсе повалили скопом люди, прочь – на свет! Поленьев треск грохотом обвала обращался, и накрывало Левшу волной угольно-чёрной. Крестился тогда молодец: знать, души, что в шахтах остались, разыгрались, почуяв смертного под боком. Долго ль играть будут? Левша на делянке три ночи провести задумал, а ежели измучат они его – так, верно, и раньше придётся уходить да церкву искать, чтобы свечу за упокой поставить. Однако ж, только за лом брался, только звенел тот, в мёрзлую глину входя, как оставлял Левшу страх всякий и всякие мороки – испугались они орудия, убоялись живой силы.
Так и провёл Левша три дня в труде, ни разу ни Бога, ни чёрта ни помянув. Разве что в деревню воротившись, наказывал бабке зажечь лампадку и, дождавшись пока та прогорит, из дома шёл: брал у Евсейки сивушного кобылок, впрягал их в собственные дровни и гнал по тракту. Не мог нарадоваться Левша, что нынче не стал у Сивухи ещё и дровни одалживать – свои построил. Ночами летними корпел над ними: борта задумывал высокие, внутрь смотрящие – так ладони сцепляешь, чтобы ношу крепко удержать; по бокам крылья тонкие – так руки расставляешь, когда по брёвнышку бежишь; полозья гибкие – что стопы у человека; копылки пружинистые – что колени оного. Споро бежали лошадки; раз только споткнулись – заартачились с тракта наезжанного на тропу лесную сходить. А уж дровней Левшовых и не замечали. «А вот кабы такие изобресть, чтобы сами ехали…», – воображал Левша, да тут уж и до избушки добирались. Стряхивал крестьянин с себя блажь, да принимался мешки с углём в сани укладывать, спины не жалея. Уставал скоро, хоть и силы ему не занимать было, и в усталости этой грезить начинал вновь: можливо ль состроить такову махину, чтобы мешки сами в повозку прыгали? Да только, пока у него, Левши, только руки и есть. А ежели ещё на холоде постоит, в раздумьях своих «кабы оно лучше сделать», так и рук не будет. Околеет, знамо, а коли нет – так из-за ленности своей Углицка сегодня не увидит. Утирал Левша пот, да и вновь за работу принимался.
Уголёк за угольком наполнялись дровни. Всё глубже оседали полозья в снег – только он изнеженный весу и поддавался, а дровни новостроенные ни одной доской не скрипнули, ни в одном сочленении не согнулись. На славу махину построил умелец, не подведёт она его. И вправду: добирались играючи и до тракта, и до углицких халуп, что косели на въезде в город.
На заводах ещё не звонили окончания дня. Пустыми были улицы, тихими. Собаки и те не брались гавкать. Верно, не было нужды. Уяснили, что они-то и есть истинные городские хозяева: и рассветы в нём встречают, и закаты провожают. Только в серую послезакатную пору приходится им делиться местом с человеком. Народ – городской и пришлый деревенский – весь на окраинных фабриках и предместных рудниках днюет.
Поначалу сами туда ломились. Говорили «ух, заживем!» и первым заработанным рублей перед мордой у крестьянина трясли. Трясли, натрудив руки киркой. Трясли в такт плохо слаженным станкам, колотящимся и