Руфь. Элизабет Гаскелл
Но тот тяжелый период, когда после смерти матери она оставалась с несчастным отцом, едва живым от снедавшей его скорби в связи с потерей любимой жены, сделал ее особенно чувствительной к проявлениям участия, которое она встретила сначала у Дженни, а потом – у мистера Беллингема. Снова увидеть родной дом, отправившись туда вместе с ним; показать ему, дабы поддержать его интерес, те места, где прошло ее детство; поведать какую-нибудь историю из прошлого… прошлого, которое уже никогда не вернуть! Ни единая тень сомнений не омрачила для нее эту неделю мечтаний о счастье – мечтаний слишком ярких, чтобы доверить их ушам равнодушного постороннего слушателя.
Глава IV. Ступая по тонкому льду
Наступило воскресенье. День выдался ясным и искрящимся, и казалось, что в мире не существует ни печали, ни смерти, ни греха. Прошедшие накануне дожди умыли землю, и она сияла первозданной свежестью и чистотой, как и нависавшая над нею синева небес. Руфь думала, что все складывается слишком хорошо для осуществления ее надежд, и в полдень начала с опаской вглядываться, не затянет ли небо тучами в самый последний момент. Но солнце продолжало светить все так же ярко, и в два часа она была уже в Лисоусе; сердце радостно трепетало у нее в груди, и ей хотелось остановить часы, которые, как ей казалось, во второй половине дня отсчитывали мгновения слишком быстро.
Руфь и мистер Беллингем шли по тропинке через благоухающие луга медленно, как будто эта неторопливость могла растянуть время и притормозить огненную небесную колесницу, неумолимо двигавшуюся к закату этого счастливого дня. Было уже начало шестого, когда они подошли ко все еще не просохшему со вчерашнего дня большому мельничному колесу, которое неподвижно застыло в тени над прозрачной водой, отдыхая в воскресенье после напряженной работы всю неделю. Они поднялись на холм под пока еще голыми вязами; здесь Руфь остановила мистера Беллингема, слегка коснувшись его руки, и заглянула ему в лицо, чтобы понять, какое впечатление произвел на него Милхэм-Грэндж, который лежал перед ними. Дом этот много раз достраивался; строительного материала в окрестностях было предостаточно, и каждый последующий хозяин считал необходимым добавить к нему что-то свое, пока он в итоге не превратился в живописное нагромождение построек с бессистемным чередованием светлых и темных тонов. Все же вместе это строение и олицетворяло для Руфи такое понятие, как «родной дом». Все угловатости многочисленных выступов и ниш скрадывались нежной зеленью вьющихся роз и плюща. На пустующей в данный момент ферме жила пожилая супружеская пара, слуги бывших хозяев, которых пока никто не прогонял. Старики занимали только задние комнаты и парадным входом никогда не пользовались. Поэтому его освоили маленькие певчие птички, которые во множестве сидели на подоконниках, на крыльце и на старинной каменной чаше, куда стекала с крыш дождевая вода.
Молча они вошли в старый запущенный сад, где уже вовсю распускались бледные весенние цветы. Входная дверь была затянута паутиной.