Полет внутрь. Григорий Вахлис
отдать должное… Мы с Горошко делали у него ремонт, так соседка жаловалась, что за восемнадцать лет он не сказал ей ни слова, кроме как «Пошла вон!» – да и то лишь однажды.
Правда, следует отметить что тогда ей было уже за восемьдесят. «Кого хотите в подъезде спросите – ни с кем ни слова!» – прошамкала она в ответ на намеки Горошко.
Вполне нормален лишь зав. отделением Грабов – лентяй и скотина.
А у Давыдыча каждый день «на троих» и сам к столу присаживался. Закуска вполне приличная: картофель отварной, селедочка с луком… и т. п. Один раз медицинского принес – разлил по стаканам, водой разбавил и велел ладонью накрыть – кислород, мол, попадет, испортит… Горошко возьми и спроси: а почему же когда плохо, дают кислород? Так Давыдыч даже не улыбнулся – вот что значит врач-психиатр!
Очень возможно, что разбирается в живописи – картина у него висит: «Даная в подземных покоях». Репродукция плохонькая, но все же… Над тахтой двуспальной. С музыкой картина неясная – проигрыватель старинный, фирмы «Грюндиг» но пластинок лишь две: «И. С. Бах. Соната для скрипки и ф-но № 3–4», исп. Мария, Юдина с Мариной Козолуповой – великолепный вкус! Да песня Варлаама из оперы: «Как во городе было во Казани», Шаляпин. Обе фирмы «Мелодия» – антиквариат!
Похоже, была когда-то коллекция… а куда сплыла – одному богу известно. Может, жена, которая ушла, а может на вещевой – коллекционерам. Но что на «нимф» все улетело – это как пить дать. На полупустых книжных полках рассыпаны черноватые зернышки. – Мыши у вас тут! – травить будем! – обрадовался Горошко. Там же Л.Н. Толстой «Полное собрание сочинений в 90 томах», томов пять – словно обломки в старческой пасти, подозреваю – «Письма к Черткову», футляр от кларнета, «Фройляйн подтягивающая чулок» – немецкий фаянс с отбитой головой, молоток сапожный и плоскогубцы. Медная солдатская кружка времен первой мировой. Куча толстого зимнего белья – под газетой «Труд» – рядом иссохший огрызок яблока, «…и конец немецкой классической философии» – растрепанный, лишенный обложки и первых двух десятков страниц. Там же Ницше «Так говорил Заратустра» и его сомученик Франц Кафка со своим «Превращением». Полный окурков горшок с почерневшим стеблем неизвестного растения. Статуэтка Будды – почему-то спиной к зрителю, а рядом с ней незатейливое латунное распятие – будто Христу не больно, а даже так себе, ничего… работа такая! Корешком к тылу второй том Талмуда – а рядом самиздатовский учебник иврита. Зато поэзии навалом – весь «серебряный век», Заболоцкий-Тарковский, и заграничные: Бодлер и т. п. Античные тоже – и Греция, и Рим… Оказалось – неслучайно! Как-то раз после «кислорода» Давыдыч стихи зачитал:
Вышла из ванны, грядет влажнокудрая нимфа.
К поросли нежной душой трепеща припаду:
локон тугой дрожащими трону перстами,
легкий пушок потревожу, губами томясь…
– Это ещё чего такое? Эх вы, нимфоплёт! – извините, нимфолепт! – начал было я. Давыдыч смутился.
– На