Бежала по полю девчонка. Людмила Андреевна Кузьмина
закрытых научных заведениях работали и немецкие специалисты, вывезенные из поверженной Германии.
Поистине целебная природа Ильменского заповедника с его прекрасными лесами и множеством озёр помогла «Зубру» восстановить своё здоровье. Имея независимый характер, старую интеллигентскую закваску добропорядочности, широко эрудированный во всех областях науки и культуры, он быстро стал своеобразным магнитом для многих молодых учёных. После смерти Сталина станция продолжала работать и при Хрущёве. Строгая секретность с работ была снята, и на Урал зачастили учёные на знаменитые семинары, проводимые «Зубром».
К чему я всё это рассказываю? И какое отношение имеет этот рассказ к истории конкретно моей жизни? Говорю с сожалением, что, мечтая о каких-то дальних горизонтах, я проходила мимо многих прекрасных и выдающихся людей. Вины моей в этом не было.
В 1957–1962 годах я была студенткой Уральского университета в Свердловске (ныне Екатеринбурге), а в 1962-м на нашем биофаке читал лекции студентам Тимофеев-Ресовский, и его сын учился на биофаке. Но я знать не ведала об этом.
Тогда не было принято распространяться о «тёмных» пятнах в биографии многих и многих наших сограждан. Даже полностью реабилитированные и выпущенные на волю гулаговцы помалкивали о лагерной жизни, тем более о жизни при немцах в оккупации. Вроде бы культ личности Сталина был развенчан Хрущёвым, но все опасались, что преследования могут вернуться. Доносительство среди отдельных людей и шпионство КГБэшников никуда не делось.
Я росла в неведении, доверчиво относясь ко всему, что говорили старшие, и о людях судила по их поступкам, а не по каким-то политическим мотивам. И ведь столько хороших людей было вокруг меня!
Но вернёмся на главную улицу, называемую теперь улицей Свободы, которая, как ось, соединяла все участки села. Не знаю, почему она получила такое название, но мы, ребятня, чувствовали себя в то время свободными в своём маленьком детском царстве, устраивая жизнь по-своему.
Было такое место, которое мы называли «тот край». Оно располагалось у подножья невысокой, но длинной с одного бока горки Зырянки. В «тот край» мы не особенно стремились – незачем. Ну жили там люди в своих домах. Но нам-то они на что? Нам и своих людей «на нашем краю» хватало для общения.
А Зырянка, покрытая берёзовым леском, была опять-таки наша. Переулками взбирались – именно взбирались, потому что «от нашего края» подъём был покруче и путь к её плоской вершине короче. Летом резвились и играли в березняке, можно было и на землянику наткнуться. Ах, какая она душистая и сладкая! А зимой лезли на горку, чтобы потом долго ехать на санках, въезжая в «тот край». Правда, иногда на какой-нибудь рытвине санки переворачивались, мы зарывались в снег, но это только прибавляло веселья. С хохотом и визгом мы снова ложились или садились на санки и мчались вниз.
И опять вернёмся к главной дороге.
Другое её направление в строну Непряхино, до которого было семь километров