У каждой ночи свой рассвет. Эм Ленская
дать Емельяну время привести себя в божеский вид.
– Ты и сам не понимаешь, что со мной творится, ведь так? – бросать вопросы в лоб явно одна из его привычек.
Я уселся рядом и едва сдержался от неуместной улыбки при виде Емельяна, одетого в мои вещи. Рукава футболки доходили ему почти до локтей, а шорты все равно пришлось утянуть, так что на талии образовались складки из излишков ткани. Он сидел, обхватив руками согнутые в коленках ноги. Голова откинута на спинку дивана, а стекавшие с влажных волос капли воды местами промочили футболку.
– Да, – врать я не стал. – Твоя реакция вводит меня в некоторое замешательство.
– Я первый, кого ты обратил? – ох, прозвучало как-то слишком интимно.
– Технически, я только завершил процесс обращения, но да, – я потеребил ухо, глупая нервная привычка, – ты мой первый десцендент.
– Кто? – переспросил Емельян, чуть скривившись.
– Десцендент – так мы называем особь, созданную вампиром-донором, – пояснил я.
– Почему ты дал мне выпить собственной крови, а не чьей-то еще?
Я не сразу понял, что говорил Лебедев не о вчерашнем дне, а о минувшем инциденте с обмороком.
– Однажды моя кровь уже оживила тебя, решил, что трюк сработает и во второй раз.
О том, что я на уровне инстинкта ощутил позыв сделать именно так, а не иначе, я умолчал. Для вампира с более чем полувековым стажем я знал довольно мало о жизни себе подобных, а конкретно о создании десцендентов и их связи с донором. То, что я испытывал к доктору Хиршману, было сродни преданности, вытекшей из привычки находиться возле него. Я мало с кем пересекался в первые месяцы после трансформации, и моя сфера общения состояла лишь из знакомых доктора, коих было не так уж и много. Он входил в Круг и числился в тогда еще Ленинградском анклаве, к которому некоторое время принадлежал и я сам, но крутился док среди сородичей нечасто, а уж я и подавно. Думаю, в последствии именно сей факт сыграл ведущую роль в моем выборе покинуть Круг и стать одиночкой. Единственный вампир, который не вызывал во мне неприязни, был доктор Хиршман собственной персоной, да и то мне потребовалось время, чтобы понять его поступок. Так что связь, без сомнения зародившаяся между мной и Емельяном, была для меня свежей почвой, которую еще только предстояло прощупать.
– Но если все повторится? – спросил Емельян. – Может, не каждый способен выдержать… как ты говорил… трансформацию?
Грусть в его глазах смешивалась с усталостью и даже некоторой обреченностью, и я ощутил тупой укол совести по двум причинам. Своим вмешательством именно я подверг Емельяна подобному испытанию на прочность. Но хуже всего мне было от того, что в ту секунду я так или иначе допускал – возможно, следовало дать ему умереть. Я ведь не бог, в конце концов, чтобы вот так играть чужими судьбами, решая, кому жить, а кому дать второй шанс на пороге смерти. Однако я сделал свой выбор, последствия которого расхлебывать нам придется вместе.
– Послушай, – я почесал лоб, – обстоятельства твоего обращения,