«Не сезон». Петр Альшевский
сказала Марина. – Все быльем поросло, забыто все, пережито, Дрынов во мне умер. Я тебя, Дрынов, ни за что прощу!
– Грустно, – вздохнул Дрынов.
– Не очень здорово, – кивнул Доминин. – А в чем, девушка, он перед вами провинился?
– Кое-чем, – пробормотала Марина. – Не хочу распространяться… расковыривать при вас старые раны мне неудобно. Из-за Дрынова… он был моим любовником!
– До того, как им стал он? – указав на Евтеева, спросил Доминин.
– Угу, – кивнула Марина.
– Я ей не любовник, – сказал Евтеев. – Я ее кузен Кузьма, спрыгнувший с отплывающего айсберга, чтобы за нее поквитаться. Мне приступать?
– Снова ты несерьезен, – промолвила Марина. – Говоришь тебе, говоришь… как об стенку горох.
– Кузен Кузьма – это концептуально, – сказал Доминин. – Но до вершины духа при таком состоянии ума не воспаришь. Ирония – топливо жидкое. Для земных передвижений оно еще сгодится, а ввысь не унесет, ни на сантиметр с поверхности не поднимет.
– Кому она сдалась, эта высь, – пробурчал Евтеев.
– Мне, – сказал Дрынов. – Сидевшему за рулем и проброшенному взрывом в длину – не в высоту… сердце у меня сжалось. Словно бы пальцы в кулак. Я не беспокоился. Тем, что я отныне безработный, не изводился. Во мне засела неопределенность менее приземленного порядка. Позвавший меня к себе «Косматый» заварил чифиря и для отвлечения меня от моих дум взялся травить о зоне, о технике ограбления товарных поездов, о перегоревшей в карцере жар-птице… электролампочке. Насчет нее я переспросил, но в основном не вслушивался, был не там… «Косматый» ухмылялся и по-отечески говорил: «мне тебя, Дрынов, не заболтать. Жилы у тебя на лбу не разошлись, мыслишь ты, братец, отчаянно – иди-ка ты через стену». Я не вникнул, спросил, чего, куда, как же я через стену, она же… «Не тупи, – сказал „Косматый“. – Иди к нему через дверь, и он с тобой побакланит о таких делянках, на которых, чем их не засаживай, всходит большое и с плодами – не пустоцвет». Так он сказал о том, к кому я пришел. Меня тут приняли. Поинтересовались самочувствием, и, когда я поведал, что у меня стряслось, мне разъяснили, почему и к чему я переменился. Во мне прорезалось божественное, и оно меня поведет… вымаливать у представителя государства новый автобус я не стану.
В ОСВЕТЛЯЕМОЙ повсеместной заснеженность тьме представитель государства Чурин приближается к многоэтажному дому.
Перед входом в подъезд на пути у представителя государства обнаруживаются укутанные в рванину женщина и старик – притаптывающая Ангелина Лапикова и остекленевший не в связи с опьянением Игнат Мартынович Свиридов.
Вздернув голову, представитель государства их высокомерно обходит.
– Уважаемый! – воскликнула Ангелина. – Вы – это он, я не перепутала? Тот самый, который от государства?
– Ну, тот, – проворчал Чурин. – Тебе-то что?
– Я к вам за спасением, – сказала Ангелина. – Мне нечем топить мою лачугу –