Не Господь Бог. Марика Девич
на связи, – легко согласилась Лена.
Машка вызвала лифт, она желаемое получила, погрузилась в телефон. Мичурину было жаль расставаться с ними так скоро.
– Погоди, – нашёл он повод. – А как там мой девственник? Дошёл до тебя?
Лена кивнула.
– Ага, приходил.
Миша подождал подробностей, но не дождался:
– Ну, расскажи. Что там у него?
– Мичурин, ничего я тебе не скажу. С ума сошёл? Врачебная этика.
– Ладно тебе. Я ж переживаю за свою работу, инструмент ему поправили, его ж теперь разрабатывать надо. В дело запускать, ты уж постарайся, такой агрегат пропадает.
– Мне не обязательно знать о его размерах, ладно?
– Не, ну там реально есть над чем работать, – развел руками Мичурин.
– Циник! – сказала Лена.
Подъехал лифт.
– Стойте, девчонки, деньги-то нужны? – уже в закрывающиеся двери лифта спросил Мичурин, залезая в карман.
– Не, хватает, – уезжая, отмахнулась Лена.
Мичурин проводил взглядом. В присутствии Лены он вёл себя как пацан. Если честно, ему хотелось, чтобы Машка рассказывала матери о том, что у него не переводятся «чики», он хотел заставить Лену ревновать, а она не ревновала. Мичурин был для Лены всего лишь отцом её ребенка.
Лена с дочкой вышли из новостройки, где жил Мичурин, и направились к метро.
– Вот блин! Папа тебе деньги предлагает, а ты отказываешься! Вот и купили бы машину! – завела свою пластинку дочка, заворачиваясь в шарф по самую макушку.
– Да тут идти-то десять минут, ходить – полезно, – бодро ответила Лена. – И вообще, я никого не хочу напрягать и не хочу никому быть должна.
– Так он не в долг же! Он был бы только рад! – возмутилась дочка. – Что ты за человек!
Лена молча чмокнула дочку в лоб, и они разбежались в противоположные линии метро.
На кладбище было тихо. Трое рабочих стояли кучкой, глядя на стоящего у могилы матери Мити. Наконец он сумел скопить и поставить ей новый памятник, из гранита, с рисованным портретом вместо фото. Но на картинке мама была совсем на себя не похожа. Почему Мите вечно не везло со сферой услуг? С тем, что в кафе холодное приносят, в прачечной отдают рваное, он привык. Но это был памятник маме, и оттого было досадно и горько.
– Что, нравится?
Мите не нравилось. Но он понимал, что глыба гранита – не чайник электрический, менять никто ничего не будет. А денег больше у него не было.
– Сколько? – просто спросил он.
– Полтос, как договаривались, – пожал плечами рабочий.
Но тут рабочего толкнул в бок рядом стоящий, что понаглей:
– Полтос за памятник, командир, и тридцаточка за работу.
Митя, который уже достал заготовленную пачку, замер.
– Мы же на пятьдесят за всё договорились.
– Не, это ты с горя видать попутал.
– И двадцатку за портрет. Восемьдесят это без портрета, – добавил наглый. – Это не нам. Художнику.
– Он у нас умелец, мать что девочка