Десять вещей, которые я теперь знаю о любви. Сара Батлер
ври мне, Тилли. Только не ты.
Она распахивает глаза и почесывает нос.
– Почему у вас вечно какие-то чертовы тайны от меня, а? – В моем голосе сквозят жалобные, детские нотки.
– Мне кажется, ты несправедлива к нам, Алиса.
– Это его завещание, да? Плевать мне на его завещание. Так в этом все дело?
Дергаю заусенец на большом пальце.
– Да там ничего серьезного, правда.
Тилли смотрит на меня с той же жалостью, что я видела в папином взгляде. Мне снова хочется кричать.
– Он пожилой человек, Алиса. Он… – Тилли прижимает кончики пальцев друг к другу. – Он умирает. Пока тебя не было, заходил доктор. Сказал, осталось уже недолго. Это может случиться в любой…
– Это сводит меня с ума.
– Алиса, Алиса… – Тилли гладит мою руку.
Я отталкиваю ее.
– Он любит тебя, Алиса, – говорит сестра.
Мне нужен Кэл. Хочу, чтобы он помассировал мне ноги, а потом накрасил ногти. Чтобы принес пиво из холодильника и рассказал, как провел день. Хочу обнять его за шею и не отпускать.
1. Он лгал.
2. Он играл в азартные игры.
3. Он сдался.
4. Он разбил маме сердце.
5. Он породил меня.
6. У меня его нос, и, подозреваю, другие черты. Еще похуже.
7. Он был задирой и трусом.
8. Иногда я просыпаюсь и думаю, что это я был всему виной.
9. Все эти его рассуждения о том, как произвести впечатление. Как быть мужчиной.
10. Очень странно любить и ненавидеть человека одновременно.
Я сплю в приютах не каждую ночь. Если ты приходишь слишком часто, они начинают стараться исправить твое положение – это достаточно честно, но уже я сделал свой выбор, что далеко не всегда так уж просто.
Этот приют находится в крипте церкви на Дункан-террас. Я узнал о нем еще в апреле. Молодой парень с хвостиком, в оранжевых ботинках, сказал мне, что там кормят, а еще иногда дают зубные щетки и носки.
Когда я пришел туда, дождь лил как из ведра. По всей Экссес-роуд люди опускали головы, горбили плечи и ускоряли шаг. В детстве я любил дождь. Любил сидеть у окна, смотреть, как он мерцает в свете уличных фонарей, и следить за каплями, стекающими по стеклу. А мама в дождь всегда нервничала. Боялась, что мы размокнем, будто сахарные. Помню, как она носилась вокруг отца, пришедшего с работы, пытаясь отряхнуть капли с его плеч. Он отгонял ее, скидывал пальто и ботинки, похожие на пустые панцири жуков, и грязная вода с них впитывалась в ковер в коридоре. Теперь я разделяю тревогу матери. Боюсь, как бы одежда не прогнила, а дождь и холод не пробрали меня до костей, заставляя чувствовать себя старше, чем я есть. Боюсь за рисунок во внутреннем кармане пальто, хотя он и завернут в полиэтилен и продержался уже так долго.
Я бы лучше спал в самой церкви, где огни города «кровоточат» через витражи, а из углов на тебя смотрят статуи. Но тяжелые входные двери с петлями, похожими на гигантские цветы, закрыты. Придется зайти через боковую дверь в коридор, где каменная статуя Девы Марии хмуро глядит с алькова, затем открыть еще одну дверь и спуститься по лестнице.
Стены