Историческая преемственность традиций российской цивилизации. Заменательные даты, исследования и новые документы. С. А. Мельников
приятели.
– Мне товарищ Сталин приказал навестить тебя, посмотреть, как ты живешь, в чем ты нуждаешься.
В отношении боеприпасов и прочего снабжения плоховато было. Подвоза ни черта нет, снарядов мало. Как дашь в Москву телеграмму – моментально дается ответ и сразу чувствуешь материальную поддержку. Подвоз боеприпасов и снарядов для нас – это было все. Тут была помощь не только морального порядка, но, если что-либо надо прошибить, всегда через Москву. Верно, я редко прибегал к этому делу, но все же прибегал.
Раненых эвакуировали на ту сторону. «Истекаем кровью, – пишу в Москву, – умирать мы согласны, деремся мы храбро, Сталинград удержим, давайте силы!»
Дают. Прямо пишут: «КП, мне». «Почему Чуйкова не снабжаете тем-то и тем-то? Направляйте то-то и то-то».
Мы регулярно получали газеты. Разве бойцу не лестно прочитать, что, начиная с передовицы и кончая последними страницами, центральные газеты «Правда» и «Известия» все время пишут: «Сталинград», «Сталинград».
Мне главный заместитель начальника Санитарного управления Красной Армии говорил: идет тяжелораненый боец. Его спрашивают: откуда и куда? Раненый ударяет себя в грудь и говорит:
– Из 62-й армии, три раза ранен, выздоровею и вернусь туда обязательно.
А посылок сколько нам слали со всех концов Союза. Мы все-таки умудрялись бойцам преподносить эти подарочки: пару яблок, кусок колбасы. Но лучшие, особо отличившиеся бойцы все время получали.
Что говорить… Приезжает Мануильский, хочет ехать к нам. Гуров согласился. Я категорически возражал и не пустил к себе.
К чему человека потерять? Не обязательно, чтобы член Исполкома Коминтерна приехал нас поддерживать, мы пока еще не падаем, а рисковать мне просто было жалко. Я уговорил его, и он к нам не поехал.
А жена что мне пишет: «Я знаю, ты в Сталинграде. Там опасно, но я горжусь борьбою сталинградцев. Это похоже на единоборство с фюрером. Побей его похлеще, чтобы он язык высунул, как это показано на картинке». А бойцам что писали? А командирам что говорили?
В отношении страны, в отношении Москвы, в отношении высшего командования, лично товарища Сталина язык не повернется плохое что-нибудь сказать.
Чувствовали себя обреченными, потому что физически мы были отрезаны от всего, чувствовали всю тяжесть своего положения, чувствовали, что умрем, если надо будет по обстановке, но чтобы про нас кто-либо забыл или не оценил, этого мы не чувствовали. Конечно, мы знали, что писать открыто про защитников Сталинграда, называть персонально было нельзя. Это была военная тайна. Но, когда в Наркомате обороны состоялось постановление в отношении того, чтобы особо выделить 62-ю армию, то у каждого бойца нос на квинту, козырем начал ходить.
Я, по разрешению товарища Сталина, в 1943 г. летал на самолете к своей семье в Куйбышев. Это как раз совпало с празднованием годовщины Красной Армии 23 февраля. Я был приглашен в театр. Меня уговорили выступить минут на 5–10. Там был маршал Советского Союза Шапошников. Выступали многие, их встречали тепло, но