Венецианский аспид. Кристофер Мур
спросил меня он.
Я пожал плечами.
– Скала?
– В канале нет скал.
– Дельфин? – предположил Шайлок.
– Дельфинов мы все время видим, – ответил гондольер. – Но ни разу не слышал, чтоб дельфин таранил лодку.
– Из всех крупных рыб они самые противные, не так ли, – высказался я с огромным апломбом, проистекающим лишь из бессчетных лет изучения, блядь, всего на свете про этих ебаных рыб. Я твердо знал, что это сделал не дельфин.
– Жиды, – промолвил гондольер и сплюнул в канал, отмахиваясь от наших глупостей.
Вот пожалуйста. Приняли за одного из колена, ни жучиной лапки не пришлось с письки срезать. Когда встретимся с Джессикой лицом к лицу снова, швырну ей это в означенное лицо, так сказать.
– А жид тебе не платит, да? – осведомился Шайлок, очевидно, не так радуясь за то, что меня включили в их племя.
Гондольер вдруг очень сосредоточенно зарулил к мосту Риальто.
– И мои жидовские деньги на рынке как-то не так ходят, да? – Шайлок встал в лодке перед гондольером, стараясь перехватить его взгляд. – Ты предпочтешь, чтобы плату твою, мою жидовскую монету, я отдал нищему на причале, дабы не измарала она твоей христианской руки? Что скажешь?
– Не хотел оскорбить, Шайлок, – пробурчал гондольер, втискивая лодку меж двух причальных шестов. – Вы мой самый верный ездок, синьор.
– Тогда приятного дня, – ответил Шайлок, швырнув медную монету в лодочника и сходя на берег. – Вечером домой мы переберемся как-то иначе.
– А до вечера будем скитаться, – сказал я, выбираясь на причал с деревянным ящиком. – Просто два жида. Вечерние. – Я чувствовал, как на меня накатывает песня. – Вечные вечерние жиды. – Я подавил в себе тягу к рифме. – Развлекаемся, как я и ты. – Ну, почти подавил.
– Не отставай, мальчик, – велел Шайлок.
Я поспешил за ним следом по причалу на оживленную площадь Риальто – опустив голову, скрывая лицо под обвислыми полями желтой шляпы. Человеку, привыкшему внимание к себе привлекать бубенцами и нагло сквернословящей куклой на жезле, сохранять анонимность оказалось трудно. Я не ожидал, до чего трудно. Повсюду крылись ирония и смех, моя святая шутовская обязанность заключалась в том, чтобы тыкать в них пальцем – нет, выгонять их из углов и щекотать, пока не захихикают.
Я догнал Шайлока.
– Как-то вы слишком по-ветхозаветному с лодочником, – сказал я.
Он развернулся ко мне стремительно и принял позу, подобающую нотации. Такое я и раньше видал. Повсюду.
– С тех пор, как нас избрали, Ланселот, страданье – удел нашего народа, но все равно мы должны учиться у пророков. А чему нас может научить история о стычке Моисея с фараоном? Когда Моисей наслал семь казней египетских на египтян? Чему это нас может научить, юный Ланселот?
– Если о казнях говорить, лягушки – не так уж плохо вроде? – Меня растили в монастыре. Заветы я знаю как Старый, так и Новый.
– Нет, урок здесь в том, чтоб не ебать мозги Моисею! – Он похлопал меня по плечу. – Пойдем.
Я вдруг поймал себя на том, что старый еврей мне, пожалуй, нравится.