Этнофагия. Макс Баженов
главное, он расчитывал скрыть от широкой общественности жуткие подробности вроде слитой крови и отрезанных ушей, носа и губ. Подчёркнутое отношение к жертве, как к животному, могло совершенно свести с ума всю общину.
Впрочем, тот же факт заставлял меня сомневаться, что убийца выполнял чьё-то поручение. Это не выглядело заказным делом. Это был бенефис. Импровизированное послание горожанам. "Смотрите! – кричали его действия. – Я могу забрать жизнь и надругаться над вашей моралью!" Конечно, нельзя исключать, что это представление специально поставлено, чтобы вызвать соответствующее впечатление об убийце и направить следствие по ложному следу. Но что-то в этой теории не сходится.
Мы взяли четыре экипажа и отправились в общину. Я снова ехал с шефом. Неладное почувствовалось ещё на подъезде к тамошнему району. В сторону трущоб, куда мы направлялись, явно стягивался народ. Сначала я подумал, что мне показалось. Но потом в движении пешеходов, как и их поведении стала прослеживаться определённая закономерность. Все они куда-то спешили, были очень возбуждены, а на нас смотрели, как на врагов народа. Шеф поймал мой взгляд, и я понял, что он думает о том же. Притормозив, Лебядкин крикнул одному из бродяг:
– Уважаемый! А куда это все так ломятся?
В ответ босой поджарый мужчина лет сорока рассмеялся в голос и сказал:
– Ай-да стража у нас! Ничего это вы и не знаете! Убили режисёра! Зарезали, как свинью, и искалечили прямо у вас под носом, пока вы народ на площади щемили! Тьфу на вас!
У капитана было развито поистине офицерское чувство собственного достоинства, поэтому он оставил замечание нищего без внимания, взяв из него только нужное и значимое.
– Вот дерьмо! – выругался он, когда мы спешились, чтобы продолжить свой путь по узким улочкам общины.
Люди по-прежнему стекались по направлению к месту преступления. Мимо нас прошла группа подростков, наполовину состоявшая из фамильяров. Все они одеты одинаково, и у каждого на руке была красная повязка.
– Шовинисты! – сказал один из них и тут же затерялся среди остальных.
– Что ты сказал, пшенó? – возмутился Марат.
– Отставить! – приказал шеф.
– Прошу меня извинить, капитан.
– Убийцы! – раздалось вдруг с другой стороны.
Это были две женщины запредельного возраста. Старушки шли, держась друг за дружку, и казалось, что они вот-вот развалятся на части, стоит только подуть ветерку. Однако словесной прыти эти дамочки с возрастом явно не утратили.
– Тюремщики! – возопили они хором.
– Разгильдяи!
Каждый будет испытан собственными грехами. Я бунтовал и ненавидел всякую власть, но вот он я – в форме стражника противостою иррациональному гневу народа, за который так ратовал в своё время. Я нашёл эту жизненную иронию весьма поучительной. Но я не мог больше быть таким, как прежде. Эти люди не знают, о чëм говорят, им просто нужно выместить досаду на то, что жизнь вообще со всеми обходится нечестно.
Тем временем капитан взял из багажного отделения карту