Разбитые судьбы. Турана М.
что он начнет расспрашивать меня о произошедшем. Да и сама хотела узнать, как ему удалось добиться того, чтобы меня отпустили. Ведь одно из условий моего досрочного освобождения заключалось в том, что я не должна была нарушать закон.
– Я спрашиваю, хочешь ли ты есть? Точнее, когда ты ела в последний раз?
Он кидает на меня быстрый взгляд и вновь возвращает внимание на дорогу.
– Я… Я не помню… И не знаю, хочу ли есть…
Замолкаю, прислушиваюсь к себе. В последнее время я практически не испытываю чувство голода. Ем по режиму, в одно и то же время, как это было в тюрьме.
Рустам никак не комментирует мой невнятный ответ. Он едет, наблюдая за движением на дороге. Я же начинаю нервно ерзать на сидении, испытывая внутренний дискомфорт. От чего-то я чувствую острую необходимость объяснить ему все, что произошло. Я не хочу, чтобы он думал обо мне ещё хуже, чем есть на самом деле.
– Я не брала кошелек этой женщины, – выпаливаю я, когда наше молчание затягивается.
Рустам усмехается, и от этого у меня засасывает в желудке.
Он думает, что я воровка…
Мне становится не по себе.
– Уверен, что это так, – коротко бросает он.
Он без объяснений смотрит сквозь лобовое стекло. Ждёт, когда светофор загорится зеленым, чтобы продолжить движение. Я перевожу взгляд на пустую трассу, пытаясь отыскать там хоть что-то интересное.
Почему он не смотрит на меня?
– И откуда такая уверенность? – спрашиваю, стараясь скопировать его манеру речи.
Рустам поворачивает голову в мою сторону. От его взгляда мне становится неуютно. Во мне поднимается чувство вины. В момент, когда наши глаза встретились, остро ощутила себя убийцей его отца. И то, что я нахожусь рядом с ним, кажется мне кощунством по отношению к покойному Муразу Низами.
– У тебя моя банковская карта. И за семнадцать дней, что она у тебя, ты потратила всего лишь тридцать два доллара. Я подозреваю, что ты равнодушна к деньгам. Тебе незачем брать чужие бумажники. Верно?
Я облегченно киваю.
– Я поссорилась с этой женщиной, потому что она плохо обращалась с одной из старушек. А потом она обвинила меня в воровстве.
Как я не стараюсь скрыть обиду в голосе, вижу по его взгляду, что он распознал ее.
– Завтра поедем туда и разберемся во всем, – вновь сосредоточившись на дороге, твердо обещает он.
Что-то в его голосе заставляет меня сжаться изнутри.
Почему он защищает меня?
Это дико пугает. Так не должно быть.
– В чем разбираться? Они видят во мне убийцу и уголовницу. И они правы.
Я наблюдаю за ним, не сводя взгляда. Жду его реакцию на мои слова. Вижу, как напряглись его челюсть и руки на руле. Чувствую некое удовлетворение. Мне нужно было убедиться, что он помнит, кто я такая.
– Напоминаю, – стараюсь, чтобы голос не зазвенел от напряжения, которое разливается по венам. – Я отравила твоего отца! Он умер из-за меня…
Сказав эти слова вслух, я понимаю,