На солнце и в тени. Марк Хелприн
как ручей, – огромная гостиная, выходившая на террасу двумя ступеньками ниже. Из этой комнаты, с камином, роялем и картинами американских и французских импрессионистов, сияющими как драгоценности, можно было увидеть Квинс на другом берегу реки. Пейзаж открывался индустриальный и мрачный, но это сглаживалось обширным водным пространством и почти кроваво-красными восходами. Корабли и баржи, мчавшиеся мимо, поскольку их скорость удваивалась быстрым течением, подходили так близко, что можно было различить цвет глаз рулевых.
Очень немногим капитанам нравилось вести суда против течения или вниз по реке, когда оно менялось из-за прилива, но частенько все-таки приходилось. И тогда суда, которые в других случаях могли появляться и исчезать в считаные секунды, целых пять или десять минут вынуждены были трудиться изо всех сил, чтобы преодолеть участок реки, который ей было видно. Лоцманы на судах, идущих по течению, затаив дыхание, направляли их, словно при полете, а их коллеги на судах, идущих против течения, задыхались, словно им требовались усилия, как при восхождении на гору.
Натужно работающие винты, месившие реку, которая ни на долю секунды не прекращала сопротивляться, извергали огромные груды пены – целую белую лавину, насыщенную кислородом. Напряжение винтов было так велико, а сила, которую преодолевали корабельные носы, так постоянна, что главной задачей лоцманов было удержать курс строго по течению, чтобы их не развернуло и не швырнуло боком вниз по реке или на камни. Кэтрин много раз наблюдала, как приходилось разворачиваться барже с буксиром. В основном они спасались, сдаваясь в упорной битве, чтобы бежать как отступники, уносимые течением, которому противостояли, но не раз она видела, как охваченное паникой судно неумолимо садится на мель.
И все это – из безмятежности ее гостиной. Или с террасы, на которой теперь, когда стало тепло, выстроился ряд горшков с апельсиновыми и лимонными деревьями, присоединившимися к тем вечнозеленым, которые оставались снаружи всю зиму. На кушетки и кресла вернули подушки, а на кованые столы – стеклянные столешницы. Вернувшись после игры в теннис с Марисоль, она закрыла французское окно на террасу, потому что прохладный ветер с моря выдул с Манхэттена теплый воздух, словно лопаточка крупье, передвигающая фишки по покрытому зеленым сукном столу.
Хотя солнце еще не село, оно стояло уже низко, и все, что было видно из ее окон, уже погрузилось в тень. Незадолго до восьми она включала свет – хотела наверняка ни обо что не удариться, спеша к телефону, когда и если тот зазвонит, и ей надо было видеть свои часики, чтобы не просидеть невесть сколько времени, точно брошенная в неведении идиотка, если Гарри не сможет с ней связаться. Если он не позвонит, она ужасно разозлится, но и огорчится тоже. Лампа, которую она включила, была установлена на китайской вазе. Хотя абажур был не вполне белый, перламутровый, белизна фарфора была идеальна, а синий рисунок заставлял вспомнить об океане в холодный день.
Не