На солнце и в тени. Марк Хелприн

      Когда он оказался на средине канала, его также снесло на половину его протяженности и все быстрее тянуло к морю. Удерживание неестественным образом незначительного веса свертка стало пыткой, подобной удерживанию винтовки в вытянутой руке. Левая рука у него отчаянно ходила вверх-вниз, ноги двигались, как метелки для яиц, и как раз в тот миг, когда вода похолодела и стало ощущаться колебание волн, он ступил на песок, благополучно выбравшись на другой берег совсем рядом с краем прибоя.

      Тяжело дыша, он поднялся на ноги. Одежда осталась сухой. Он отбежал от воды, поднявшись на выступающую дюну, где ветер дул сильнее всего. Там он бросил сверток в песок и постоял на ветру, чтобы обсохнуть. Перед ним был клуб «Джорджика», теперь высившийся громадой и сиявший, как заснеженный дом с рождественской иллюминацией. Через прозрачные стекла дверей и окон он видел картины в золоченых рамах, языки пламени, трепетавшие в каминах, и вспышки цвета, сопровождавшие перемещения гостей и слуг. Звуки оркестра усиливались и ослабевали по прихоти ветра, но, прислушиваясь в полутьме к их нарастанию и исчезновению, чередованию, внезапным перерывам и столь же внезапным разливам, подобным капризам прибоя, он находил их особенно проникновенными. На парковках, точно стада крупного рогатого скота, сгрудились дорогие автомобили, а дорожки для гольфа, теперь пустынные, захватывал вечерний туман, идущий с Атлантики.

      Внутри праздновали. Для того, кто счастлив, празднование – это еще один способ или инструмент для выражения счастья. Для того же, кто никакого счастья не испытывает, празднование есть утомительная пародия на существование, бессмысленная и фальшивая. Внутри сосредоточились слава, богатство и власть, всего лишь способы умножения. Но в сверкании окон и под звуки музыки, убывавшие и разливавшиеся вместе со смертями и воскрешениями западного ветра, Гарри понимал, что Кэтрин охватывается этими вещами и живет в них. Ее защищали старинные и испытанные привилегии; весомые, серьезные и давно возникшие силы удерживали ее в стороне от него.

      Что же он делает там, голый, почти в темноте, если не считать слабого розового отсвета от севшего солнца, на ветру, свободно его обдувавшем? У него был только он сам. Пока с него все еще стекала вода, он, ощущая силу своего тела и остроту зрения, осознал, что у него ничего нет, что он не мог бы быть более обнаженным, и это позволило ему отбросить все опасения и страхи. Он оделся, как только обсох. Расчесал волосы пятерней. С хлопком выпустив пробку из бутылки шампанского, отпил треть прямо из горлышка, чтобы стать ближе по настроению и поведению к тем, к кому собирался присоединиться. Войти в клуб со стороны пляжа, держа бутылку за горлышко, а бокал за ножку, показалось ему вполне естественным.