На солнце и в тени. Марк Хелприн
Гарри, любивший лошадей и собак, хотя на лошадях и не ездивший, слушал их с отстраненностью антрополога. Того, что его сотрапезники знали об этих животных, хватило бы на энциклопедию. У них была настоящая связь с природой и землей. Даже владелец таксопарков, имевший дома повсюду вокруг и ездивший между ними на такси, немало дней провел в высоких сапогах, среди камышей, чуть приметных тропок, лодок и зарослей кустарника.
Потом снова зазвонил колокольчик, мелодично, но с требовательностью склянок на транспортном судне, призывающих выйти из столовой на палубу. Обед завершился – все его девятьсот тщательно обработанных калорий, включая шоколадный мусс в чашечке размером с полдоллара, – и вот-вот должны были начаться танцы.
Все очень много выпили, и половина женщин теперь прогуливалась, как стая гончих. Гарри сильно превысил свою обычную меру. Поэтому, когда музыка заиграла громче, любому легко было найти партнера, при условии, что он или она могли стоять на ногах, и бальные залы быстро заполнялись людьми. Скука жесткой, ограничивающей движения одежды и светской беседы, которая для души является тем же, чем кислота для металла, скоро исчезнет, а простые смертные ухватятся за иллюзорную возможность двигаться как ангелы.
Вставая из-за стола, Гарри заметил, что вдова с совершенно неприметной внешностью шушукается о чем-то с владельцем таксопарков, и понял, что речь идет о нем.
– По-моему, он из Гоутли, – услышал он ее слова.
– Из которых Гоутли? – прозвучало в ответ.
– Из тех, один из которых настоятель собора Св. Михаила.
– Думаете, это Уоррен Гоутли, сын Эдмунда?
Они удалились.
Гарри подумал, что, возможно, увидит, как Кэтрин танцует. Он и боялся, и хотел этого. Он видел, как она танцевала пару секунд во время репетиции, собственно говоря, то было просто верчение, служившее переходом от ее песни. Тогда за несколько кратких мгновений он уяснил, чем может являться танец, не будучи слишком разученным и скованным дисциплиной, словно благодаря своей природе и вопреки ей, – перемещением посредством самой глубокой памяти в иную плоскость; переносом тела в потустороннее с помощью его собственного искусства; вручением самого себя невидимой волне, пронизывающей все сущее.
Он представил себе, как она танцует под музыку, несущуюся из бальных залов, представил себе ее живые движения, перед которыми невозможно устоять, которые нельзя не любить, так же, как нельзя не любить, когда ветер слегка приподнимает ее волосы. И что же ему делать, если она будет в паре с Виктором? Он боялся увидеть их в миг величайшей и сильнейшей близости, дозволенной в общественных местах и по большей части в них и практикуемой.
Мало понимая, что происходит, кто есть кто и что он сделает, если увидит Кэтрин на другой стороне комнаты, а время застынет, он начал двигаться на звук музыки, и это привело его в главную столовую. Пробираясь мимо столов, которые начали прибирать официанты, он увидел за вроде бы главным столом пятерых человек, то оживленно беседующих, то подавленно замыкающихся в себе, так что речь вперемежку с молчанием