Круг ветра. Олег Ермаков
Герман Альбертович, немного выучил арабский, так, чтобы самому без переводчика понимать речь местных, но говорил скверно. Хассан Бакр Хайрат приглашал советских в гости в свой лагерь посмотреть на работы, выпить потом зеленого чая с финиками и лепешками. Да, всякие черепки и целые сосуды, бронзовые зеркала и наконечники стрел, ножи – все это было здорово, но Юрку больше всего заинтересовал живой артефакт: девушка, закутанная в платок, истая арабка, но с прозрачно-синими глазами. Она была совсем не Нефертити. Да, ее звали Табия. Но столь жива и непосредственна, что советский студент захотел тут же выучить ее язык. А пока через переводчика узнал, что она учится в Александрийском университете на кафедре археологии, конечно. А до этого поступила в Каирскую консерваторию, она с детства играла на флейте. Но археология победила.
Еще через какое-то время в советский лагерь пришел, точнее, прибежал запыхавшийся паренек и, сверкая глазами, передал приглашение сайеда[123] Хайрата срочно прийти и увидеть нечто своими глазами. Советские археологи тут же собрались и последовали за пареньком. Он шел, пританцовывая от нетерпения. Хассан Бакр Хайрат ждал их у входа в подземелье. И когда они все туда спустились, то увидели в известняковых двух саркофагах мумии, они были пыльно-серые, такого же цвета полурассыпавшиеся черепа с дырами глаз, несколькими уцелевшими зубами – но вот в зубах, точнее, за зубами, в провалах ртов тускло желтели пластины языков. И Хассан Бакр Хайрат попросил свою дочь растолковать советским друзьям, что все это значит. В свете электрических фонарей ее глаза светились лазуритом. И речь ее потекла в этой гробнице. Переводчик перенаправлял ее соотечественникам. Захоронение очень древнее, явно за две тысячи лет. Похоронены мужчина и женщина. Во рту у них языки из золота. Для чего? Только такой язык и мог убедить Осириса быть благосклонным к душам усопших. И в этот миг Юра Васильев и потонул в песке, но то был песок золотой, песок текучей арабской речи. Вернувшись в Москву, он объявил родителям, что уходит в другой вуз.
«А та деваха?!» – вскричал Сунь Укун.
Они с ней начали переписываться, ну когда Ша Сэн немного освоил золотой арабский язык. Совпадение их судеб было странным. Но и расхождение: она в археологию, он – по сути, в музыку, ибо благородный арабский язык – эта музыка звучит в райских садах у Аллаха! (Тут же все остальные начинали наперебой воспроизводить свою музыку: немецкую, китайскую и персидскую.)
А потом она, окончив университет, работала в Греко-римском археологическом музее в Александрии. Ша Сэн надеялся попасть на практику в благословенный Египет уже на втором курсе, но фиг. Анвар Садат взял курс на сближение с Америкой, и советских спецов стали вытуривать из страны фараонов.
А по окончании института его отправили в глиняную дыру в Северном Йемене.
Конь, тот любил с пеленок Ницше, и этим все сказано. Первыми его словами из колыбели были: «Ма, а что говорил Заратустра?» Он устроился
Сайед – господин (