Дикарь. Алексей Жак
часов, по-птичьи разметавшем на столе звончатые крылья. В каждой звёнке – близняшки-песчинки с игольчатое ушко. А на стеклянной крышке циферблата – искривленный аквамарин.
Их было множество – огней, будто мреющих в зеленоватой подводной среде, вспыхивающих воздушными пузырьками, стремящимися сквозь толщу водной массы наверх.
– «Брюлики играют», – подметила Алена.
Ровно, или даже больше тех, недостающих.
– Со свечами намного шикарнее, правда?
– Угу.
– Конечно.
– Здорово как.
– …, – каждая точка по секунде.
Алена, разорвав торжество минуты, отправилась в коридор, а оттуда в темницу ванной комнаты. Волшебник, как послушный пес, поплелся за ней вслед. Оба скрылись и не появлялись долго.
Позднее волшебник счел уместным завести разговор на щекотливую тему.
– Я считаю, – говорил он, – что нельзя в себе держать… ну это…. Если я переполнен как разбухший тюбик, то всегда стремлюсь освободиться.
Сергей молчал и думал, женат ли он? Гладко выбритые скулы с желваками, ровный, небитый нос, покатый широкой кости лоб, детские глаза. Дамы молча переваривали сказанное, а Алена лучилась грехопрощающей улыбкой.
Все оказались перемещенными из кухонной богадельни в коридор и переднюю, где низкий отворенный гардероб был набит до отвала заглотанными курточками, пальтишками, волшебным мохнатым пуловером. Дальше гармоничная процессия влилась в китовую, после тесных рамок ограничений, полость примыкавшей комнаты. Где в углу притаилась уступчатая черная тень. Чернее любого, скрадываемого полутьмой от половинчато сомкнутых гардин, предмета.
Этой черно-черной тенью – все знали – был музыкальный нимб. Всплеск лампочек в слюдяной крепости ударил каждого по глазам, щелчка выключателя никто не расслышал. Пантерный отлив пиано. Блестящие гуттаперчевые петельки, на которых поднялась, сложившись, массивная гробовая колодка. Сияние золотистых немецких буковок. Все это могло привести в восторг.
Чуть желтоватые клавиши дорогого инструмента казались вырезанными из настоящей слоновой кости. А, может быть, из бивня мамонта, замерзшего в какой-нибудь зой. Этого мамонта выдолбили из ледяной скалы на земле Иосифа и Матфея, отпилили гордость, и пятеро бородачей несли экспонат, с трудом передвигая ноги в снежной пороше, прежде чем уложить на гусеничный тягач.
Теперь же от мамонта осталось, наверное, одно чучело с опилочными потрохами в музее, да вот такой антиквариат с зубами из контрабандного товара, по которому могут стучать кому не лень каждый день подряд.
И к этому чуду, олицетворяющему высоту человеческой духовности, подступил, по мнению Сергея, орангутанг, пускай и с задатками чудотворца. И стал играть, не «собачий вальс», а что-то высокохудожественное из классиков, чего Сергею слышать не приходилось.
Сергей присел на какой-то топчан, не разбирая, что под ним.