Дикарь. Алексей Жак
из памяти. Их нет, не существует в этом мире, в его мире, в том месте, где суждено ему быть, их не будет никогда. И от того, что он свободен, независим, как прежде, что ничто: ни теперь, ни впредь не обяжет его действовать, поступать против своих намерений, – ни каких обязательств, ни каких клятв и присяг, – он стал по-обычному щедр и всепрощающ.
3. Детство.
Солнце сверкало и разливало янтарный напиток по иссыхающему руслу улиц, а йодисто-мутная трава блестела от росы и напитавшей ее влаги. Было весело и празднично, как на воскресенье. Сережа каждый раз обманывался, просыпаясь и глядя в окно с постели: казалось, сегодня – воскресенье. И люди, одетые по-праздничному нарядно, высыпали пошататься по бульварам до духоты. В воскресенье он с мамой ходил в Солнце-парк, обозванный почему-то горьким и невкусным, тогда как там множество замечательных вещей: от аттракционов с головокружением и зеркальной бочкой под пологом, – где себя не признать и рассмешит кривляние двойника в зеркале, – до чертовски могучего колеса, с которого видна крыша его дома за версту. И еще бесконечные кафе на набережной со своим вкусным содержимым, перечислять которое не хватит времени или летописных страниц. Но он все равно вспоминал и вспоминал.
Текли слюни, хотелось облизать пальчики от всевозможных пряников – тульских и медовых, с начинкой и без. А также «наполеонов», «картошек», «ром баб», просвирок вафельных с выдавленным кремом, эклеров в запекшейся коричневой рогожке, теплых маковых бубликов, нанизанных на шпагат. Рулетных завихрений в хрустящей салфетной обертке в форме ромашки, бисквитов, сыпанных сахарной пудрой, шариков с клюквой, мармеладов в бусинках алмазно-чистых сахаринок, при укусе желеобразно шевелящихся и открывающих под гладким полированным срезом целый подводный мир.
Это еще не все, надо добавить сюда шоколадки в фольге, леденцы – петушки, зайчата, прочая живность, молочный коктейль, шипящее ситро, крем-сода. И, конечно, белые морозильные короба на тележках мороженщиков. Из них, как из волшебного ларца, выплывали чудеса: сливочные, шоколадные, глазированные эскимо. Его память хранила тысячи, или даже миллионы, наименований – этакий ходячий компьютер (ноутбук) с гигабайтами внутри, хотя в те времена о них «слыхом не слыхали».
Еще одно любимое место воскресного пребывания – лесок, где некогда шалили соколиные охотники, а ныне тот же, что и в «Горьком» людской кавардак. Те же веселые толпы бредущих по сферическим тропам людей мимо казенных торговых палаток, лоточников и разносчиков с одинаковым товаром: воздушными шарами, свистульками, хлопушками, конфетти, плюшевым зверинцем и прочей дребеденью. То тут, то там детский плач и безнадежные уговоры. Родители шумно вздыхают, щелкают мелочью в кошельках, судорожно выискивая купюру помельче, и снисходительно, царским жестом, жалуют своих чад. Ах, эти моты и транжиры, знающие о неиссякаемости запасов, сменяющие выражение страдания