Дикарь. Алексей Жак
сюда и летом, и зимой. Летом сидел на скамейке и смотрел на проплывавших белых лебедей, нежнейших и грациозных, с длиной изогнутой шеей и маленькой головкой, заканчивающейся таким же красным, как и перепончатые лапки, крепким клювом, который они макали в воду. Зимой приносил с собой наточенные коньки и, переодевшись тут же, на застывшем сугробе у покатого берега, шлепал по рыхлому снегу до накатанного льда в порезах и ухабах. Врезался левым коньком – он же правша – в неупругий, отзывающийся на касание лезвия пронзительным скрипом, каток, отталкивался другим и скользил вначале на одной ножке, затем – смена.
Теперь, весной, там велись подготовительные работы: неустойчивый человек в лодке вязал на узел веревку, прицеплял ее к плавучему домику, очень похожему на конуру для крупного пса, и тащил его на середину водоема. У берега плескался прибитый волной от лодки ил, причем Сереже мерещилось, будто кто-то обильно разлил в том месте зеленку из склянки, и жались напуганные утки и селезни. Он оседлал кованные чугунные ограждения, вмонтированные в цементное основание по всему периметру пруда – чугуна в стране было в излишке – и наблюдал, как мужчина укладывал внутрь сезонного жилья снопы травы, перетаскивая их из лодки. Тот работал не спеша, с очевидной заботой и привычкой, напоследок устелив не только пол, но и деревянный настил перед входом-аркой.
Мама отпустила его гулять до обеда, поэтому он вскоре соскочил на тропку и отправился вокруг пруда в обратный путь, который, как всегда, замыкался у трамвайной остановки напротив его дома в широчайший эллипс. Она, в цветастом халате с короткими рукавами, в домашних тапочках, внесла с кухни кастрюлю, обернутую за ручки тряпицей из куска прошлогоднего платья. Из кастрюли, избавившейся от крышки, повалил ароматный дым. Размешав половником, она перелила в глубокую тарелку порцию супа с разваливающимися на кости чешуйчатыми ломтиками.
– Фу, рыбный, – фыркнул Сережа.
– Настоящая уха, объедение, – возразила мама, с удовольствием оглядывая накрытый стол.
– Ну, мама, я же не люблю рыбу, – его передернуло, как от озноба, – он вспомнил привкус рыбьего жира с ложки, поданной в детском саду воспитательницей перед посещением столовой.
– Мало ли, кто чего любит. Это полезно. Как же ты кушаешь в саду, ведь каждый четверг – рыбный день?
– Я выливаю все в раковину, – чуть не сказал Сережа. – Я ем второе блюдо, а на первое прошу вчерашний суп.
– И кто же тебе делает такое исключение? – спросила мама, еще стоя, не садясь.
– Воспитательница.
– Не выдумывай, вот я спрошу Марью Ивановну. Узнаю, в чем тут дело.
– Не надо, мама, я все съем.
– Ешь, а я все равно спрошу, – она села и взяла ложку.
– Я пошутил, я придумал, – Сережа стучал по тарелке, прихлебывая, – видишь, я ем, я все съем.
Мама улыбалась.
– Ну,