И бездны нам обнажены. Татьяна Юрьевна Харламова
Лидию.
– Не хочешь? Так чего же ты хочешь? Может быть, денег? Он ещё ребёнок, запомни. А ты – взрослая женщина, и, по-видимому, не без опыта. Ему нужна няня. А ты на это вряд ли годишься. Между вами что-нибудь было? Если ты поможешь ему стать мужчиной, не претендуя ни на что, я дам тебе много денег. Мне кажется, у него комплексы…
«Она, наверно, пьяна», – думала Лидия, слушая этот бред.
– Так между вами что-нибудь было? – она сделала большой глоток и снова вонзила глазки в лицо Лидии.
– Убирайся отсюда! – раздался вдруг вопль за её спиной. Максим держал в руках замшевые туфли Лидии. Девушке показалось, что сейчас он их пустит в ход. Но дама с быстротой лани и грациозностью лошади Пржевальского исчезла, слегка расплескав мартини и успев бросить на ходу: «Хам! Теперь и другие знают, что ты хам!»
– Заткнись! – крикнул он ей вслед и, не глядя на Лидию, спросил:
– Чего она тебе наговорила?
– Ничего особенного. Предлагала выпить, – Лидия торопливо обувалась. Скорее из этого дома. Скорее и подальше – навсегда. Всё это нужно забыть, как кошмарный сон.
– Может быть, хочешь искупаться? – заискивающе спросил Максим. – Вчера наполнили бассейн.
Она очень любила плавать, но сейчас хотела одного – домой, скорее домой. Пробираясь через анфилады комнат, они натыкались то на целующиеся парочки, то на тела, содрогающиеся от храпа, то на недопитые бутылки и дымящиеся бычки. Кажется, славная удалась оргия.
А дом был роскошный. Не дом, а дворец. Лидия всегда мечтала жить в таком доме. Она всё здесь сделала бы по-другому. Выбросила бы эти дешёвые хрустальные вазы, расставленные в дешёвых новеньких шкафах, да и сами шкафы тоже. Обои были ужасны – то слишком скучные, то, наоборот, помпезные, разукрашенные золотыми розами. В углах пылились искусственные цветы. Впрочем, в то утро ей всё в этом доме казалось уродливым. Дамы в вечерних платьях с серыми лицами проплывали мимо, как призраки. Она мечтала об одном – скорее попасть домой. И если бы, если бы никого не оказалось дома! Ей так хотелось ощутить восхитительную сладость одиночества, прохладную целительную свежесть простыни!
Максим, как она ни сопротивлялась, увязался за ней в автобус. Провожать её дальше она категорически запретила. И он, похожий на взъерошенного воробья, кутаясь в куртку, смотрел, как она уходит.
– Подожди!
Она обернулась на крик – он догонял её.
– Вот, – он протянул ей горсть перламутровых салатовых пуговиц. Она молча сунула их в карман и пошла дальше. А когда не выдержала и обернулась, он помахал рукой. Она не ответила. Он уже был в прошлом. Она вглядывалась в контуры своего дома, вырисовывавшегося в тумане. После кирпичных хором, в которых она провела ночь, он казался игрушечным. Туман рассеивался, и мир становился всё более чётким, проявлялся, как фотография в специальном растворе. Утро было очень графичным – чёрное, белое и много серого. Лидию вдруг охватила тупая, ноющая, какая-то безысходная боль – такая бывает после операции,