Химера. Юрген Ангер
на лице – высокие, словно недоуменные брови, синие стрелки и капризный карминный рот. Кейтель внес деревянного болвана под рыжевато-белокурым париком. Рене расчесал локоны – уверенным, но осторожным движением – и, зажмурившись, надел парик на себя. Открыл глаза – и увидел в зеркале белокурую бледную бестию.
– Когда я догадался, что Кейтель именно тебе несет этот белый парик – решил было, что мой сын рехнулся, – в комнату вошел отец.
– А что думаешь – сейчас? – лукаво улыбнулся Рене и склонил набок кудрявую голову – как любопытная птичка.
– Забавно, – оценил отец, – и пикантно. Это Керуб вдохновил тебя подвести глаза синим?
– А кто это – Керуб? – не понял Рене.
– Тот приятель Гасси, Виллим де Монэ, с которым ты не так давно любезничал – его прозвище Керуб. Так зовет его матушка Екатерина.
– Отчего же?
– Ей кажется забавным. Он де Монэ – Демон – вот и вышел у нее на контрасте Керуб. Матушка обожает давать придворным прозвища.
– А что с нашим Казиком? – вспомнил вдруг Рене.
– Доктор накачал его опием, проспит теперь до завтра. Заложили карету, мы вот-вот едем. Ты готов?
Рене взял со стула камер-юнкерские туфли с красными каблуками, поставил на пол и осторожно вшагнул в одну, потом во вторую. Как та девочка из сказки, примерявшая хрустальные башмачки.
– Надеюсь, хотя бы ты не рухнешь с этих каблуков на грешную землю, – вздохнул отец.
– Вряд ли, папи. Такие каблуки разве что сделают меня ближе к богу.
Отец вгляделся в него, словно заново узнавая, прищурил глаза, снял с подзеркальной полки банку с золотой пудрой, обмакнул в золото пушистую кисть и несколькими точными, отработанными движениями словно окропил своего нового белого ангела:
– Вот теперь – готово. Едем же к твоей принцессе, мой мальчик.
Его дебют. Первый выход в свет, и первые его райские врата. Премьера – после стольких рижских репетиций. Разученный танцующий шаг, гибкий поклон, поцелуй руки.
Она другого ждала – демонического и темного Фридриха Казимира, младшую копию скандального Гасси Левольда, ее гофмейстер давно сулил принцессе эту новую игрушку. Да только ангельски-белый – палевый этюд Каравака, точный список с царицыного сахарного Де Монэ – он был лучше, чем Фридрих Казимир, этот новый мальчик, Густав Рейнгольд, молоко и мед, темный янтарь в золотой оправе.
Он преклонил колено – рыцарский этикет, тридцать поколений орденских шпионов, отравителей, повес вот так же предлагали себя из века в век, государям и государыням, и принцесса на миг увидела – все эти темные тени за его спиной, как два муаровых длинных крыла. Белоснежный, но с черными крыльями ангел. Мейсенская воздушная статуэтка – и с темным ядом в тайнике, в фарфоровой сердцевине.
– Как куколка… – по-французски тишайшим шепотом выдохнула за ее плечом Юлиана.
Он склонился перед принцессой, и, не отнимая губ от ее руки, поднял глаза – подведенные синими раскосыми стрелками.