Химера. Юрген Ангер
стеком, покачивал ногой – и солнце сияло бликами, отражаясь в его дивных адъютантских сапогах.
– Напрасно он так, – обиделся за Рене отец, – Рейнгольд вовсе не косит, он просто оригинально подводит глаза.
– Так полковник имеет в виду – не косоглазый калмык, а калмык-захватчик, – догадался веселый Гасси, – и в чем он неправ? Малыш Рене блестяще справляется. Принцесса родила, снова беременна – ни выстрела мимо, как я и говорил. Государыня Екатерина слушает о нем сплетни перед сном – как сказки. Она даже имя ему дала, как она это любит – Красавчик.
– Тебе не стоит так часто брать Рене с собой, – предостерег отец, – в эти ваши вылазки по борделям. Если все откроется, принцесса его проклянет.
– Еще больше полюбит! – рассмеялся Гасси.
– Даже если Рене принесет ей оттуда подарок?
– Он не принесет, он знает, как делать все правильно, я за этим слежу. И потом, с кем еще мне ездить – мой Вилли бросил меня, он теперь секретарь у матушки Екатерины, организует Вотчинную канцелярию. Вот кому и в самом деле нельзя уже появляться в подобных местах – у него отныне совсем другие ставки.
1715. Лакрица и кровь
Малый двор беден, да что там – унизительно нищ. Молодой наследник дурак, принцесса кромешная дура, царь жадина и скаред. Муттер Екатерина добра и щедра, но и у нее не стоит бесстыдно клянчить. В таком деле хороши намеки – Анечка Крамер нашепчет госпоже перед сном, о юном музыканте, сочинившем кантилену о неразделенной любви, но бедняжечке не на чем ее исполнять, и прекрасное дитя печально. На другой день прекрасному дитя доставят от государыни клавесин, а на третий день все то же дитя, чертыхаясь, передвинет клавесин из гостиной в антикамору – оттого, что в гостиной льет с потолка. Играется уже следующий спектакль, с прежними статистками Анни Крамер и Дотхен Мамменс, и прекрасное дитя картинно выжимает локоны в приемных Летнего – чтобы все-все видели, какая трагическая сырость царит при малом дворе. А так-то да, конечно, вы правы, ваше великолепное высочество, домашнее музицирование – это бесплатное развлечение, оно совсем ничего не стоит.
Так рассуждал про себя Рене, сердито терзая клавесин, под щемяще-белой недавней заплатой на темном, испещренном трещинами потолке гостиной. Некоторые вещи ведь совсем ничего не стоят. Например, такие вот домашние концерты для ближайшего круга.
Принцесса, заметно уже беременная, в свободном платье, сидела в кресле, и за спиной ее полукружком сбились фрейлины и камер-фрау. Слезящимися от умиления глазами смотрела Шарлотта на тех двоих, кого любила больше всего на свете – и в глубине души надеялась, что вскорости ей удастся их поженить.
Рене и Юлиана в четыре руки играли на клавесине, Рене умел играть кое-как, Юлиана – чуть лучше, они томно взглядывали друг на друга, и Рене пел, а Юлиана молчала – от близости изящного кавалера у нее пропадал голос. Мушки на узком белом личике золотого Рейнгольда говорили о любви и о верности до гроба, но не говорили ничего определенного – кому.