Эта короткая жизнь. Николай Вавилов и его время. Семен Ефимович Резник
должны обсудить много вещей. Я думаю, всё устроится. Сейчас твое слово, дорогой друг, ты должна быть очень критичной, по крайней мере на некоторое время. Будь осторожна в своем решении. Ты свободна, действительно, не внешне, не на словах, но в своих внутренних чувствах. Будь очень строга к себе и ко мне. Я готов ко всему. Ведь жизнь не только в лаборатории. Жизнь в ее многообразии перед тобой. Твоя любовь к работе была одним из первых импульсов для моей симпатии к тебе. Я считаю, что самое важное в нашей жизни – мы должны понимать друг друга и работать вместе. Но закончилась ли твоя первая любовь? Твой отрицательный ответ, конечно, очень ранит меня, но лучше это будет сейчас, чем позже».
На обратном пути в Саратов Вавилов снова останавливается в Москве, здесь у него тоже невпроворот дел. Надо поговорить с академиком А.П.Павловым, геологом и палеонтологом, который заинтересовался законом гомологических рядов. Заглянуть в Институт экспериментальной биологии Н.К.Кольцова, побывать на открытии основанного им Евгенического общества. Требуется посетить наркома просвещения Луначарского и наркома земледелия Середу: они власть, от них зависит финансирование научной работы. Но главное – письмо Леночки. Только одно, хотя он надеялся, что их будет несколько. Зато длинное, подробное и – опять полное сомнений. Она продолжает обращаться к нему на «Вы», ему это обидно, но он старается этого не показывать.
«27/XI[1920]. Ночь. Собираюсь в Саратов. ^…^ Милый друг, тебя тревожат сомнения о том, что пройдет увлечение, порыв. Милый друг, я не знаю, как убедить тебя, как объективно доказать тебе, что это не так. Мне хочется самому отойти в сторону и беспощадным образом анализировать свою душу.
Мне кажется, что, несмотря на склонность к увлечению, к порывистости, я все же очень постоянен и тверд. Я слишком серьезно понимаю любовь. Я действительно глубоко верю в науку, в ней цель и жизнь. И мне не жалко отдать жизнь ради хоть самого малого в науке. Бродя по Памиру и Бухаре, приходилось не раз быть на краю гибели, было жутко не раз <…>. И как-то было даже в общем приятно рисковать. Я знаю, как мне кажется, немного науку, имел возможность, счастье быть близким к первоисточникам ее. И она, служение ей, стало жизнью. И вот потому, Лена, просто как верный сын науки, я внутренне не допускаю порывов в увлечениях, в любви. Ибо служение науке не мирится с легким отношением к себе, к людям. Слишком серьезно относишься и к себе, и к людям. И просто не допускаешь внутренне порывов и мимолетных увлечений.
Мне кажется, что немногое, что успешно доведено до конца, та маленькая доля научной работы, которую удалось осуществить, свидетельствует о постоянстве, и объективно я его сам признаю, и мне кажется, я умею относиться достаточно критически и к самому себе.
Милый друг, [я достаточно владею собой][127], ты знаешь, что в моем положении нелегко и нельзя увлекаться мимолетно, и с юношеских лет как-то выработалось серьезное отношение к жизни, а годы его закрепили. Осуждение коснется, пожалуй, в большей мере меня.
При всей готовности отдать себя науке,
Слова в квадратных скобках вычеркнуты Вавиловым.