Хроники Смуты. Юность царицы. Наталия Владимировна Эйльбарт
только Гридич, низко поклонившись хозяину и поблагодарив за гостеприимство, удалился, Мнишек, еще раз перечитав письмо Сапеги, бросил его в пылающий камин. Посланец литовского канцлера не ошибся: пан воевода лукавил. Вот уже больше года прошло с того времени, как Мнишек выдал любимую дочь свою Урсулу за богатого князя Константина Вишневецкого, и с тех пор пан зять уже несколько раз писал ему о том, что у кузена его Адама живет пришелец из Москвы, которого считают никем иным, как сыном тирана Ивана Васильевича Дмитрием. Не до спасенного царевича было тогда пану Юрию: если отпускал его телесный недуг, то угнетали заботы управления и тревожили королевские посланцы, неизменно вручавшие ему требования Сигизмунда заплатить аренду с управляемых земель. После таких визитов обитатели замка, боявшиеся как огня хозяина, в страхе прятались по углам, опасаясь попадаться в минуты гнева ему на глаза, и только верная супруга, не без внутреннего, однако же, содрогания, входила к нему и порой на коленях умоляла поберечь здоровье и принять доктора Петрици с его настойками и порошками. Однако же со временем слухи о царевиче все ширились, и вот уже частенько в беседах своих шляхта рассказывала анекдоты о том, как подобно фениксам арабским царевич с востока возродился из праха и пепла.
Осенью того года, с которого мы начали свое повествование, сандомирский воевода ездил в Краков к его величеству, дабы лично униженно просить отсрочить долги его. И в самой столице польской говорили уже о чудаке-князе Адаме Вишневецком, приютившем у себя не то настоящего царевича, не то монаха-самозванца. Среди многих чинов, что наводняли королевский замок, встретил пан Юрий давнего своего собрата по оружию – писаря литовского пана Элиаша Пелгжимовского, коего не без задней мысли пригласил в свой дом вспомнить былое и скоротать осеннее ненастье, наслаждаясь трапезой за кубком вина. Двадцать лет тому назад ходили они под стены Пскова под знаменами короля Стефана Батория и теперь не без приятности говорили о прошедшей молодости. С тех пор Пелгжимовский сделал карьеру при канцлере литовском Сапеге и сопровождал его три года тому назад в Москву, на заключение мира с новым царем Борисом. Уступая, однако же, в общественном положении и знатности сандомирскому воеводе и будучи намного младше его, пан Элиаш с некоторым оттенком раболепия принял приглашение Мнишка, и из кожи вон лез, чтобы своими остроумными рассказами развеять его печали.
– Слышал я, дражайший мой пан писарь, что снискал ты всеобщую любовь этой своей московской миссией, о талантах твоих наслышаны и за пределами нашего отечества, – собственноручно наливая гостю, начал воевода издалека.
– Рад был я всеми силами своими служить милой отчизне, пан мой добродей[4], но это посольство к москалям сродни было плаванию в Новый Свет! – патетически воскликнул пан Элиаш, тряся куцей бородой. – Каких только напастей не натерпелись мы за эти полгода! Скажу я вам – поболее, чем под Псковом с покойным королем Стефаном!
– А
Благодетель (польск.).