Хроники Смуты. Юность царицы. Наталия Владимировна Эйльбарт
любопытство, рассчитывая на будущую благосклонность высокопоставленного вельможи.
– Я вашей милости скажу больше: когда справляли мы посольство в Москве с вельможным паном канцлером, составился против Годуна заговор из знатных бояр, был среди них Никитич, москали зовут его Романов. Приходится он по жене племянником Ивану Васильевичу. На выборах прочили его в новые цари, ибо трон он мог взять и по наследственному праву. Годун этого не забыл, постриг его вместе с женой в монахи и отправил куда-то на север в отдаленный монастырь.
Пан воевода напряженно вслушивался в слова собеседника, по-стариковски приложив ладонь к правому уху.
– Так вот, когда состоялась таковая расправа, – продолжал пан писарь, понизив голос, – стали по Москве кружить слухи, что сын царя Ивана Дмитрий жив. Москали крепко охраняли посольский двор: огородили его частоколом, а стража днем и ночью несла службу. Однако и к нам подбрасывали письма с таким известием. А однажды, ваша милость, зашел к нам в избу пристав наш под видом того, что пан канцлер жаловался на чрезвычайную тесноту и плохой воздух, что, к слову сказать, было совершенной правдой. Вельможный Сапега принял его, а тот вдруг стал говорить, чтобы ночью стояли посольские люди у такого-то места под забором и ждали того, что верные люди тайно приведут туда царевича Дмитрия, и якобы этот Дмитрий просит укрыть его у нас, а затем незаметно вывезти за границу.
Пан Элиаш и сам, казалось, был взволнован воспоминаниями о суровых московских приключениях. Нервно облизнув губы, он уже полушепотом продолжал:
– Разумеется, пан канцлер прежде подумал, что это какая-то провокация, потому как москали не хотели заключать с нами вечного мира, а чтобы оправдать себя, пытались подловить на измене. Отправил же пристава с тем, что, как ему известно, Дмитрий вот уже десять лет как мертв. Помню, как благодетель мой после сказал нам: «Панове, сейчас не резон нам мешаться в это дело. Дмитрия Московского уже давно нет на свете, а ежели захотят москали, пришлют и к нам в Польшу любого ему на замену».
Пан Юрий задумчиво разглаживал пальцами седую бороду. Много, ох, много повидал он в политике на своем веку и был весьма осторожен, но эта история с московским лжецаревичем начала необъяснимо увлекать его. В любом случае, после слов пана писаря литовского ему начало казаться, что стоило бы переговорить с паном зятем на этот счет.
– Верно говорит ваша милость, – произнес он, положив в рот кусок пирога, начиненного засахаренными лепестками роз, и запив его вином, – тиранство их нового царя Бориса обременительно для москалей и опасно для нас. Следует из этого, что надобно нам объединяться против Годунова с теми добродетельными вельможами московскими, кто желает перемен в своем отечестве. Читал я стихи твои, дорогой мой пан Элиаш, какие написал ты по возвращении домой, и скажу без утайки, что и наш Кохановский не мог бы сказать точнее:
Множество всего московская земля имеет,
Но москали использовать богатство не умеют.
А