Фельдмаршал в бубенцах. Нина Ягольницер
день отказывался заканчиваться. Измотанный и опустошенный, подросток уже не знал, куда именно забрел по извилистым улочкам Каннареджо, да это и не имело особого значения. И лишь когда солнце начало клониться к крышам домов, Пеппо остановился у какой-то замшелой пристани канала и заставил себя собраться с мыслями, увязшими в несвойственной ему меланхолии. Только сейчас он почувствовал адский голод и понял, что бесполезные скитания пора прекратить.
Словно в подтверждение правильности этого решения ему немедля повезло. В ближайшей лавчонке, расплачиваясь за дешевый хлеб и сыр, он неожиданно снискал расположение хозяйки, добродушной старушки с глуховатым голосом.
– Синеглаз, навроде внука моего, Фабрицио, – лавочница мягко коснулась руки тетивщика сухими старческими пальцами, – беда какая приключилась, милый?
Смущенный этим внезапным участием, Пеппо улыбнулся:
– Все ладно, донна, благодарствую. Не укажете ли окрест тратторию… подешевле?
– Учтив-то, бедолага, – в голосе старушки тоже зазвучала улыбка, – улицу перейди, да шагов тридцать вправо сделай. Там прямо за углом и найдешь. Еще тот вертеп, прости Господи, но голову на одну ночь преклонить сгодится.
Снова поблагодарив лавочницу, Пеппо протянул ей горсть монет и почувствовал, что несколько штук так и остались на ладони.
Он без труда нашел жалкую ночлежку, которую даже сам хозяин не набрался нахальства именовать тратторией. Но ему не было дела до крыс, запаха плесени и сырого сквозняка. Пеппо жаждал убежища. Он хотел скрыться от людей, от этого слишком большого, слишком чужого, слишком шумного города, и ему уже было наплевать на свое старательно взращиваемое годами самолюбие.
Теперь Пеппо презирал себя за тот вечер. Он был бы рад забыть, как захлопнул утробно скрежещущую дверь, словно прячась в нору, как безуспешно пытался заснуть, как сидел на койке, съежившись и забившись в угол, как жался к влажной трухлявой стене, будто ища защиты. Как изнемогал от царящей в комнате тишины, как вздрагивал от скрипа половиц или раскатов смеха за стеной.
Наивный болван, он мнил раньше, что смело идет по своему непростому пути и умеет бороться с обстоятельствами. Чушь… Легко было быть сильным, когда за спиной стояли те, кто дорожил им. Легко было ориентироваться в мире, пока он был тесным и понятным, отгороженным от прочей вселенной незыблемыми стенами любви к матери и заботы о ней, дружбы с кирасиром и совместного противостояния общему врагу. И эти стены осыпались под его собственной рукой, оставив его вне привычных ему правил и законов. Теперь он был свободен. Он не зависел ни от кого, и от него самого никто более не зависел. Он был свободен от всех долгов и предоставлен самому себе. Так вот, оказывается, какое оно, одиночество…
Пеппо так и не уснул в ту ночь. Тесная комнатенка казалась ему большой и враждебной, как в детстве, в те до странности памятные первые