Обручник. Книга третья. Изгой. Евгений Кулькин
идеальный в том, что исповедовал, сумел создать учение своего имени.
По нем сходят с ума не тогда, когда он появляется на публике, а когда начинают изучать или просто читать. И гордо именуют себя марксистами.
Правда, за последнее время – видел он – за ним тоже кто-то усердно записывал. Ибо – в этом жутко даже признаться – он не знает, о чем говорит.
Нет, общее направление, конечно, у него где-то в сознании прорисовано, как, например, изумление, что на улице не зима, а лето, и не более того.
Все остальное подчинено лавине словесных изысков и экспериментов.
Причем мгновенных.
И, видимо, именно это порождает тот самый магнетизм, который притягивает к нему толпу.
Люди – простые, двух слов не умеющие связать, не учатся у него красноречию. Они ощущают значительность в своем молчании, не отвергая наличия собственного ума.
Болтуны же и пустобрехи, кому сам Бог дал возможность подражать ему, понимали, что ниша, на которую они рассчитывали, более чем занята.
Это если бы в норку слизняка, влез бы тарантул.
Но одно обстоятельство в том самом диалоге, который вел Гитлер с самим собой, его буквально корежило.
Чем выше поднимался он до глобальных размышлений, тем отчетливей понимал, что слова его вот-вот сойдутся в смертельной схватке с делами.
И будет выбит главный, который и сделал ему тематичную весомость, козырь.
А речь идет все о тех же проклятых евреях. В трезвости размышлений он понимал, что иудеи, в общем-то, находились в равных с немцами условиях. Даже кое в чем и в худших.
Но они сумели сорганизоваться, сплотиться, развиться. А немцы так и пребывали в одной поре.
Если не считать, конечно, изнуряющую душу зависть к успехам тех же евреев.
И вот сейчас, когда партии нужны деньги, взять их, если надеяться только на немцев, буквально негде.
«Германия, – как кто-то сказал, – процветает в упадке».
Это своего рода защитная реакция от вымирнаия.
А мужчины?
В России бы их назвали «мужланы» за то, что именно ни на что не способны и ничему хитрому и умному не учены.
Их надо загнать в военную форму и выбивать дурь муштрой. Но на что пошить мундиры? И за какой дьявол кормить всю эту ораву, готовую, как саранча, обглодать до праха любую съедобность?
И вот в пору того самого внутреннего диалога, он вроде бы невзначай спросил у своего сослуживца Рудольфа:
– Так где же взять деньги?
На что тот просто так ответил:
– У евреев.
– Но ведь мы… – начал было Гитлер и вдруг перебил себя мыслью, которая к нему никогда не приходила.
Ведь, помимо мыслей, чувств и прочих атрибутов самовыражения, существуют и инстинкты. Ну о женских он был более чем осведомлен. А вот о том, который в простонародии зовут «жлобством», как-то не подумал.
– Евреи сильны не только тем, что могут сделать из мухи слона, а потом из слоновой кости бусы.
Это – Гесс.
– Они отца родного не пожалеют, если запахнет выгодой.
– Значит… – начал Гитлер.
– И –