Пронзительная жизнь. Маргарита Ронжина
бурный поток. Услышит грустную песню – рыдания, выходит на улицу с ребенком и слышит звук открываемой соседями дверьми – рыдания, _____ обкакался, протек памперс и все размазалось по кровати – рыдания.
Возможно, ей стало бы легче, если бы кто-нибудь наругал, отчитал, обозвал, чтобы она по максимуму испила чашу мазохистского стремления причинить себе боль, да сделать вообще что угодно, чтобы очиститься, чтобы забыть о постыдных поступках. Но всего этого было мало.
Чувство вины – ноющее, вечное, неумолимое – на поверку оказалось гораздо сильнее всех остальных чувств на свете. Любовь, счастье нельзя было сравнить по силе и продолжительности. Они рано или поздно заканчивались, переходили в другое состояние, но вина была невозможна по силе и изобретательности пыток. Страдания облагораживают, – говорили они, страдания очищают, страдания делают нас сильнее. Ни черта подобного у Саши не было. Возможно, потому что она перешла слишком важную грань.
И эта грань была в потере важности инстинкта самосохранения, в поломке душевных настроек, в саморазрушении – сладостном, да? – но только в первые романтизированные дни, а дальше – путь в никуда, все ниже, все дальше, и вот уже никаких моральных устоев, друзья и родные отворачиваются с отвращением, а родителей жалеют и горько хлопают по плечу.
Не надо верить, будто саморазрущенцы сильные люди, которые не побоялись вступить на этот путь, притупив, буквально залив ледокаином, страх.
Нет, нет и еще раз нет!
Саморазрушение – удел слабых, как бы они сами не хотели перевернуть все с ног на голову и показать, что это даже гранжево-колоритно, стильно, модно быть помятым, надломанным, надрывным, ходить к психологу и ковыряться – так никогда и не перестав обвинять родителей, а значит и не повзрослев – в своем детстве. Детстве, из которого нормальные, психически приемлемые люди давно выросли и находились на другом уровне. Но не саморазрушенцы.
Саша не хотела от саморазрушения сладостности, но страстно желала избавления от чувства вины, мол, если она принизит себя до состояния червя, то и примириться с такой собой станет легче, да, не полюбить – этого она, вероятно, уже никогда не сможет сделать – а просто-напросто найти способ существовать в этом теле, не стремясь сбежать от него на тот свет. Но зачем же желать умерщвления своего тела и духа, чтобы просто выкинуть из головы поступки, которые вызывают дикое чувство вины?
Потому что есть такие поступки, которые не забыть никогда. Притупить, возможно, но забыть – никогда.
Нужно было что-то делать с расходами. Никогда раньше Саша не чувствовала, как банальное выражение “деньги утекают сквозь пальцы” отдавалось бы в ней такой мучительной болью и осознанием – да, так и есть. Деньги с одной карточки – а это больше 5000 рублей – она потратила на такси и выпивку в клубе в роковую ночь, деньги со второй – куда добавились средства со вклада – на лекарства, которые просили докупать в больнице, на оплату палаты, еду для нее самой и ребенка – это минус 38500 рублей. У нее осталось меньше семидесяти тысяч