Под трепет соловья. Сергей Ларье
так…и служу.
– А на войну пришли добровольцем или….
– Так точно.
– Вот и мне бы к вам, пусть не лётчиком, а в пехоту. Не могу уже здесь оставаться.
– Это правильно, – кивнул головой тот и вдруг тяжело задышал.
Солдат был ужасно слаб. Он не выглядел стариком и даже не был в рассвете сил – его лицо скорее напоминало лицо молодого человека, только казалось морщинистым и тусклым. Тем не менее, несмотря на всю его внешнюю слабость, первый раз я видел столь смелых людей, причём смелость эта проявлялось во всём: в его словах, манере поведения, в его готовности в любую секунду броситься в бой. Подобные вещи придавали уверенности и мне, и даже моему отцу. Одно только меня беспокоило: его жизнь. Он мог в любой миг покинуть нас, и я вновь бы, возможно навсегда, превратился в обычного деревенского труса. До самой ночи мне не давала покоя эта мысль, пока я, под гнётом сильной усталости, всё же не заснул.
Глава 3
Солдата звали Алексеем. Спустя два дня, как только схоронили мать, мы перенесли его в пустовавшую комнату. Раньше было никак, ведь деревенские могли заметить и, не дай бог, сдать лётчика немцам. У нас вроде бы все знали друг друга, но в войну от любого соседа можно ждать беды. Поэтому действовали мы осторожно: никому ничего не трепали, в дом посторонних глаз не пускали. Жили спокойно, не ссорясь с отцом, не пропуская работы, точно бы ничего и не произошло. Удивительно, но о самолёте так никто и не знал, кроме разве что деда Артемия, который ничего не видел, но что-то где-то слышал. Хотя, честно говоря, Артемию на тот момент уже мало кто доверял, да и меня больше волновало здоровье Алексея, чем присказки старика.
Тем не менее выглядел солдат неважно. Разумеется, в нашей деревне не было ни доктора, ни знахарки, поэтому лечились, в основном, травами. Этим пытались спасти и Алексея. Каждый вечер у него случался жар, и что мы только ни делали, ничего не помогало. Он до самой глубокой ночи не мог уснуть, а временами из его уст обрывками доносился бред. Трудно было различить, что именно он хотел сказать, – наверное, ему вспоминалась война. Звуки казались настолько мрачными и душераздирающими, что порою мне думалось, будто я сам нахожусь там рядом с ним и вижу всё то, что видит он. От этого мне становилось страшно и в большей степени даже стыдно, стыдно за то, что я так отчаянно рвался на войну, а сам в тот момент прятался под одеялом. Мне хотелось расстрелять себя за это, мне хотелось больше никогда не видеть своё трусливое лицо.
Утором Алексею становилось лучше. Это подбадривало меня, и я вновь надеялся стать настоящим солдатом. От подобной надежды всё же вкусить дух войны, мы даже с отцом стали немного ладить. Я уже редко на него злился, да и прошлые обиды словно навечно ушли. В моём сознании стало прослеживаться совсем иное будущее: я начал часто представлять себе, как, вернувшись с войны и поселившись в каком-нибудь городке, буду навещать его и рассказывать о своих подвигах, как мы вместе будем вспоминать о нашей былой жизни. Это были только мечты, но они казались такими реальными.