Под трепет соловья. Сергей Ларье
что вы меня нашли, иначе не жить…хотя и без того теперь не жить, – схватился он за рану и, стиснув от боли зубы, продолжил: – Однако, сам видишь, доставить конверт я теперь не смогу, а дело…дело важное, друг мой. Неделя уж прошла с тех пор, но, чувствую я, немцы этот конверт до сих пор ищут. Он ценнее всего сейчас…от него ход войны зависит. Победить мы их должны, победить, понимаешь, друг мой? Поэтому тебе поручаю – довериться больше некому, да и отец у тебя стар совсем для такого задания. Отправляйся как можно быстрее, не мешкай…старайся любого недруга обходить стороной…подолгу на одном месте не задерживайся. Полк находится к северо-западу отсюда, примерно в трёхстах километрах. С учётом перевалов и нескончаемых полчищ врага за две-три недели…можно дойти. Ты, самое главное, запомни, гвардии полковнику Рябову…лично в руки. Конверт никому другому не показывай…слышишь, никому. И доставь, богом прошу, доставь….
Произнеся последнее слово, Алексей выдохнул из себя остатки воздуха и умер. Отец, осветив керосиновой лампой его вмиг побледневшее лицо, первую минуту смотрел ему в глаза и надеялся различить в них хотя бы единственный признак жизни. На всякий случай он даже поднёс ладонь к его рту, однако затем, подождав ещё минуту, заключил: «Помер». В тот момент меня охватило странное чувство: непомерного страха перед будущим и сильного желания поскорее расстаться с прошлым. Я положил конверт за пазуху и сказал:
– Надо похоронить его прямо здесь, и лучше, прямо сейчас. Утром некогда будет, утором в дорогу собираться.
– Это что ж ты, сынка, в самом деле за триста километров пешком собрался? – тут же изумился отец.
– Собрался и пойду, – уверенно произнёс я, – вот теперь уж точно пойду. Даже и не думай меня уговаривать.
– Да ты что, ошалел совсем, – раскрыв от изумления глаза схватился он за голову, – это же тебе не на крыльях по небу пролететь: лес всюду, война кругом.
– Нет, пап, довольно мне тебя слушать. Теперь всё будет, как я сказал. И нечего бес толку здесь слова по ветру пускать. Пока ночь, лучше принеси две лопаты, а я меж тем кое-куда сбегаю, попробую достать одну вещь.
Отец в ответ с досадой покачал головой, но всё же пошёл. Я меж тем, выйдя из леса, свернул к дому деда Артемия. Он находился в километрах ста от нашего и охранялся высокой, рыжей собакой по кличке Бег, которая, как помню, не пропускала ни одной охоты. Дед постоянно брал её с собой и не столько для охоты, сколько за компанию, – поэтому пса он любил больше жизни и сильно о нём заботился. Одно только дед Артемий себе никогда не позволял: пускать псину домой. Он считал, что собака, раз уж она собака, должна жить на воле без всякого намерения к домашнему уюту и чрезмерным хозяйским ласкам. Днём Бег всё время слонялась по деревне, отыскивая себе собеседника для хорошей компании, а ночью добросовестно сторожил двор и деда Артемия. К счастью, пёс хорошо знал меня и всякий раз принимал за своего, поэтому я, пробравшись к ним через забор, отделался лишь пытливым обнюхиванием и добродушной