Нелюбовь. Ксения Нихельман
склонилась еще ниже к бумажным листам, а губы зашевелились в молчаливом шепоте, перекатывая цифры на языке. В эту секунду во мне что-то щелкнуло, отслоилось, какая-то глубоко упрятанная храбрость проснулась и бросилась грудью на передовую – кончиком пальца я провел по горбинке Его носа.
Не поворачиваясь, Он очень тихо проговорил:
– Ужасно, да. Особенно в профиль.
– Нет, зря Ты так говоришь.
– Ты мой друг, потому и говоришь так.
– Ты красивый, – как в тумане добавил, – очень.
Грустная ухмылка скользнула по Его губам, и тут я понял, как сильно сдерживаю себя, чтобы не повторить трюк, но уже с Его ртом. Мои стыд и позор, мои прилипчивые тени, о чем я только думал? О том, что впервые сожалею, что не умею целоваться, ни разу не чувствовал прикосновение чужих губ на моих губах. Какие они, Его губы? От сделавшейся священной тишины между нами у меня дух захватило, а когда Он несмело и неуклюже прижался щекой к моей щеке, я попросил:
– Давай сейчас.
Тем же вечером я, распластанный, лежал на кровати в своей комнате и не моргая глядел в темный потолок. Сославшись на плохое самочувствие, не вышел ужинать. «Кончай заниматься после школы, – рявкнул отец, – от этой учебы скоро свихнешься, а нам с матерью придется за дурачком горшок таскать!» Хорошо, папа, ответил я и поразился своему бесцветному тону.
Я не мог понять, что же произошло на самом деле, потому что единственным, что я запомнил, когда вышел за дверь Его дома и оказался на пороге собственного, стали – Кот, трущийся о мои ноги, пока я холодными и неподатливыми пальцами пытался зашнуровать ботинки, и та ледяная вежливость, которую мы с Ним проявили друг к другу после случившегося. Все остальное выбило меня из колеи, прямо пинком под дых. Сейчас же, спустя несколько часов, память благодарила меня, возвращала то, что я так неистово пытался забыть… Его ладонь, моя ладонь, как я жалобно и покорно привалился к Нему на плечо, Его пальцы, пробежавшие по моему плечу, как меня шатало, пока я плелся по коридорчику… В груди поднимался рев, истошный крик, слишком тесно им в моей груди, нужно дать им свободу, закричать, заорать, выбраться из этой шкуры! От распираемых чувств обеими руками я закрыл лицо и засучил ногами по кровати: Виновен! Виновен! Виновен! Кайся, кайся, распутник! Мужской позор, пятно грязи, которое не смыть тебе никогда!
Со следующего дня я принялся избегать Его. Лишь короткие и неулыбчивые «привет -пока». Мне было больно смотреть Ему в глаза, больно было представлять, что видит Он, глядя на меня. Невыносимо сидеть полдня позади Него, уставившись взглядом в знакомый затылок, помня Его запах, помня Его взволнованное дыхание, помня Его тяжесть у меня в ладони. Не от математики я сходил с ума, ой, не от математики. Что же за изъян во мне, размышлял я на занятиях, что за червоточина? Где сердцевина пороком пораженная?
Внезапно меня вызвали к доске, решать уравнение. С одинаковым выражением лица – тупое изумление – я смотрел