Могусюмка и Гурьяныч. Николай Задорнов
с отдельной звонницей.
Верхнего поселка, где живут Булавины, за ближним лесом не видно…
– Ну, слава богу, скоро и дома, – молвил Иван.
– Обожди хвалиться, не доехал…
– Да уж тут рукой подать. Сколько мы с тобой, Андреич, отмахали?
– Да ты поторопись, Иван, поторопись.
Кучер подергал вожжой, помахал кнутом.
– Да, путь далекий… Бог милостив, авось целы-здоровы домой воротимся. Довезу тебя да подамся в Низовку. Давненько дома не был. Обозных дожидать не буду.
– Не боишься?
– Под Ломовкой кого бояться! Лихие люди нашу деревню объезжают… Конокрадов сами ловим. Лошадь пропадет – наши низовские под водой сыщут. Нынче и не слыхать, будто бы потише стало на нашей дороге. Да и Низовка теперь не та, что раньше. Мужики ружьями обзаводятся. Только ружей хороших нет: не продают нигде. Да и народу прибавилось: богачи у нас работников держат.
– А башкиры батрачат? Мне Акинфий сказывал: башкиры к нему нанимались.
– Есть и башкиры, но более заводские. Завод-то ведь вот… Я мальчонкой был, так он с той поры все одинаковый стоит. Народу прибавляется, а работа все та же. Парни-то и идут к низовцам в батраки. Да… Низовка растет, богатеет. – Он щелкнул кнутом по оводу, впившемуся в холку коренника, потом сел на облучок боком. – А тебе, Захар Андреич, надобно бы лавку открыть у нас. Что твой Санка? Ну, заедет перед праздником. Покуда малец-то распряжет лошадь, да объедет Низовку, да прокричит во все избы, что торговец приехал, – ан, товару-то и нету… После за всякой мелочью низовцу опять в завод на базар собираться.
– Народ у вас, Иван, неладный, – хитро сказал Булавин. – Мне еще отец покойный заказал беречься, как поеду торговать с Низовкой.
– Что ты, Андреич, да разве отцова торговля тебе пример! Старик, царство ему небесное, слова худого о нем не скажу, хороший был человек, но против тебя куда мельче в торговом деле. Ему лавкой хозяйничать, а твое дело – магазин! А про низовцев напраслину несут. Нет чтоб осмотреть нашу жизнь толково, понять, как она течет, как это деревня обзаводится скотом, конями. А урман корчуем, пашни на диких угорьях пашем, лесовщину рубим… уголь жгем… Но, конечно, уж зато за свое добро подеремся, не трожь…
– А лонской[19] год, сказывают, косняков сгубили. Это дело, за свое добро стоять, а проезжего в куль – да в омут.
– Напраслина, Андреич! Лонской год ничего такого не было. Давно этот грех, конечно, был когда-то, не скрою, переходца сибирского порешили. Ну, да то человек разве? Такая зверина. Он тебя в урмане-то сам за ломаный грош убьет. Да и давнина-то это стародавняя. А про ярославцев зря толкуют. Они сами кого хошь обидят! Ну, дело молодое, наши ребята разбаловались, да и шибанули их… Только все обошлось. Заказали им стороной ездить. А чтоб не забыли заказа, отвезли в деревню да при народе маленько постегали…
– А товар отняли?
– Да какой же у них товар! Кольца, ножи да косы. Одно слово, что товар. Пятеро купцов на пустом возу товар везли…
– Что же с тех
Лонской – то есть прошлый.