Огни чужой деревни. Саша Ханин
на табурете, в косом пыльном луче сидел еще один персонаж. В кепке, в джинсовке с подвернутыми рукавами, в синих спортивных штанах и кедах. Персонаж этот бренчал на гитаре и напевал не то блюз, не то частушку,
– Утро наступило, солнышко взошло.
Пьяной рожей влезло мне в окно оно.
Встал я потянулся, щец себе налил.
В ванной ты плескалась точно крокодил.
Публика в чайной в тот вечер собралась на редкость мирная. Барда пока не трогали.
– Вот тебе бабушка и юрьев день! – удивился Белов. – Это же Егор Панфилов!
– Кто? – с кислой гримасой на лице спросил Отрощенко.
– Панфилов, рок-бард из Москвы. Ну, как-то прошлой зимой я поехал в столицу за колбасой. Колбасу я, правда, не купил, зато познакомился в рюмочной у вокзала с нормальными пацанами. Пацаны позвали меня на квартирник Егора Панфилова. В Москве Егора все знают!
Вовка тяжело вздохнул и снова отвернулся к окну.
– Я не пойму только, чего он у нас в чайной забыл? – спросил Белов покалеченного деда с обслюнявленной баранкой во рту.
– Помню, мальцом, с другими пацанятами я бегал за околицу встречать хлебоуборочные комбайны, – делился с журналистом воспоминаниями детства бригадир. – Помню, как преображалось в одночасье, скошенное пшеничное поле…
Рауль Дюк сидел за столиком против него и лихо выстукивал на печатной машинке. В зубах журналиста торчал длинный мундштук с дымящейся сигаретой.
– Помню ряд золотых стожков, уходящих на самый край поля, в тень лесополосы, куда я не добегал никогда и уже не добегу. А ведь будто вчера это было! – бригадир отхлебнул еще чаю и улыбнулся доброй улыбкой.
Олеся Кукуева, сверкая коленками, подошла к столику. Она была невысокого росточка, зато вся ее маленькая ладная фигурка состояла из волнующих округлостей и выпуклостей.
– Еще чаю, мальчики? Морковного сока?
– Мне – капустного, – сразу взялся хамить Отрощенко.
Дед отложил в сторону обкусанную баранку.
– Дочурка, – попросил он. – Уважь старика, нацеди рюмку горькой.
– Не могу, дедушка. Пока страда спиртное не продают. Даже в Синьковском сельпо не купить.
Дед крякнул и снова взялся за баранку.
– Где тебя нашел я? В поле иль в лесу?
Сердце ты мне сушишь, больше не могу!
– зажигал в своем углу Егор Панфилов. Это был припев, что требовало от барда дополнительных вокальных усилий.
– Олеся, – сказал негромко Серега, в который раз уже падая в васильковую бездну ее глаз. Рука хлебороба теребила скатерть. – Какая ты сегодня…
– Какая? – тоже в полголоса, наклоняясь к Сереге, спросила Олеся.
Над ними точно раскрылся невидимый купол. Звуки чайной – звон ложек о стекло стаканов, гудение голосов, скрип половиц, бряканье гитары – все это отодвинулось куда-то далеко и сделалось совсем тихо.
– Ну, такая, – пробормотал Серега, теребя