Земля чиста, вода светла. Ольга Апреликова
Шарик оставался у него до сих пор, и, катая его по столам, коврам или маленьким зеркалам, он вспоминал единственный разговор, объяснявший, почему его прячут и почему никуда нельзя.
А искорки – никакая не пыль! Они от солнышка и появляются, если долго гулять. И прямо в коже танцуют, выбираются наружу, играют. С ними весело, будто кто-то смеется, только неслышно. А в тени тут же гасли, в тени он был – как все. А ночью – хуже, чем все, ночью – темнота, а в ней невидимые людоеды… Ночью надо прятаться и притворяться, что тебя нет. Не плакать… Может, сказать Рокоту, что он не будет выходить на солнце? Ну их, искорки, если Рокот… Так огорчается из-за искорок. Или из-за него самого?
А еще – как понять, почему Рокот и Пятый считали его своим и что такое вообще – «брат»? И где теперь эти большие мальчишки? Рокота он так больше и не видел, Пятого тем более; лиц их не помнил – будто Рокот и от себя самого его спрятал. Но зачем? Отдаст его Рокот его кому-то или не отдаст? И что такое – «урожай людей»? Ответы на эти вопросы оставались такими же недоступными, как и отражение шарика в зеркале. Слишком он был тогда мал, чтобы что-то еще запомнить.
Но понял, что никуда выходить нельзя.
Из того, что было до подслушанного разговора, он помнил почти тоже самое, что сейчас – игрушки и нянек. Такая же тихая жизнь в тех же больших комнатах, игрушки, прогулки в саду. Лето, осень, зима, весна. Только теперь нянька осталась одна, а эти комнаты как будто спрятаны – дверные проемы, кроме входного, заложены кирпичом, и окна наружу тоже, день светит только в те окна, что выходят в садик, окруженный высокой-высокой стеной.
И никак наружу.
Рокот никогда не приходил сюда.
Нянька Утеха сидела взаперти с ним, все другие слуги приносили еду и вещи и сразу уходили, разве что молоденькая горничная Ласка оставалась минуток на десять поиграть и посмотреть, как он съест принесенный ею кусок сладкого пирога. За стенами был огромный мир с горами и деревьями и множеством других людей, люди там едят сладкие пироги все вместе – а он спрятан и должен жить здесь. Никуда никогда не выйти?
Правда, был сад – так, садик: трава, три маленьких дерева, куст с крохотными белыми цветочками, песочник, цветы и круглый мелкий фонтан. Комната без потолка. Когда был помладше, даже с деревьями дружил. И только и думал, как удрать. Даже пытался птичек ловить, чтоб много-много, и они бы его через стену перенесли… Птички редко залетали. А вокруг сада, наверху высоченных стен, зубцы торчат. В них ветер воет. Его искорки тут же гасли, если взглянуть на эти зубцы.
– Да что ты места не находишь, – усовещивала его нянька Утеха. – Да твое житье слаще не бывает! Да чего ты хочешь? Да все мигом принесут, хоть птичье молоко, только голос подай. Молчун бессовестный. Живи да радуйся.
Он стал какой-то сонный, и по утрам вообще не хотел вставать, прогонял Утеху, молчал. На уроки – как же он любил их раньше! – вставал, но слушал учителя без интереса, заданий не делал и на вопросы не отвечал. Потом вообще стал отворачиваться, а то и уходить из-за стола с книжками и тетрадками. И учитель перестал приходить. Осталась одна Утеха, но она только убирала за ним и готовила еду. Ворчала чего-то,