Ковчег для Кареглазки. Евгений Леонидович Наседкин
Богом и паранормальные способности в разных сферах. Повисла тишина, радио шипело, а Буревестник все не отвечал. Прошло время, несколько минут, пока участники беседы смогли придти в себя от оскорблений синдика. Стикс глядел в угол, гневно сжав губы, Дионис неловко хрустел фалангами пальцев, а Зенон пытался подавить икоту задержкой дыхания. Наконец, Буревестник заговорил.
– Гермес, мне жаль, что твой брат погиб, – сожаление прозвучало вполне искренне. – Я ошибся, надеясь, что время излечит твою душу. Ты меня ненавидишь, но поверь, я сделал для Бога и Синдиката все, что было в моих силах. Считаешь… что старикам и евнухам нет места в нашем Богобратстве? Пути Господни неисповедимы, Гермес, и мне кажется, я знаю его план.
В динамике послышался щелчок, и телеком отключился. Плешивый Стикс и белокурый Дионис посмотрели на оперативника, как на виноватого ребенка, и вышли. Остался лишь Зенон.
– Что Буревестник имел в виду? – с некоторым беспокойством спросил у него Гермес.
Громила отвел глаза, покопошился в карманах и достал пачку сигарет.
– Покури.
– Это яд – я не курю. Скажи, мне ампутировали ногу? Поэтому я ничего не чувствую?
– Одна не повредит. Что там нашей жизни? – Зенон задумчиво разглядывал табак в сигарете, не желая отвечать. Наоборот, он достал из-за пазухи еще и флягу.
– Я не пью, – и Гермес упрямо закрыл рот, не давая медработнику вставить ему сигарету и отказываясь от спиртного.
– Хотел как лучше, – вздохнул верзила и накрыл его глаза огромной ладонью. Что-то острое вонзилось в плечо, хотя боли не было. Лишь нахлынувшая сонливость. Синдик попытался укусить Зенона, так как хотел контролировать все, что происходит. Тот больно шмякнул его по губам.
– Ты должен спать, скоро операция!
Сквозь пелену надвигающегося забытья Гермес с беспокойством подумал об этом. Какого дьявола? Какая операция?!
****
Я бегу по коридорам… Сворачиваю в галерейную переходку, и устремляюсь к двери. За ней находится универский спортзал, но выглядит он почему-то, как спортзал в школе, в которой ночевали ублюдки Калугина.
В середине – ребята, они склонились будто команда в перерыве между таймами. Одна из студенток оборачивается, и я вижу лицо Вероники. Хрустально чистые васильковые глаза, светло-русые волосы, словно шелк, нежный подбородок с чувственными губами. Боже, как же я скучал!
Что-то не так… она ковыляет ко мне. Свет играет, как во время грозы, и в какой-то момент я вижу, что половина ее лица… отсутствует. Ужас заставляет меня кричать, но голоса нет. Лишь кашель, сухой, раздирающий глотку до крови.
Ника склоняется и целует меня, лижет широким лопатовидным языком, как собака. Больно… боль настолько сильна, что веки наполняются жаром. В ушах жужжит. Я открываю глаза и не понимаю, что происходит.
Наверное, светает – судя по красным теням вокруг. Я двигаюсь. Вернее, тело меняет координаты в пространстве, но сам я ничего не делаю. Меня что-то куда-то тащит. По разбитому