Совершенство. Ний Хааг
в бурю не противится ветру, не встречает его грудью, а ложится в снег и даёт себя им накрыть. А у нас сейчас самая настоящая буря! И длится она уже третий месяц, салага! Ты пытаешься ей противостоять, а я переждать, укрывшись в снегу». Ивлин вёл мысленную беседу с пропавшим подчинённым с одной лишь целью – не дать себе вновь услышать змеиный шёпот в голове, который будет настаивать на том, от чего начальнику становилось тошно, и он принимался беспробудно пить. «В кладовке… – ещё вчера, буквально перед сном, слышал он тихий голос из тёмного угла собственной комнаты. – На полке. Ты знаешь – она ещё там… ты не выкинул». Ломак знал о чём говорил тот «паук» из темноты: начальник так и не сдержал своей угрозы уничтожить отраву…
Отварив куропатку, Ивлин отнёс бульон в комнату Рона, в надежде покормить друга. Корхарт тяжело очнулся и долго смотрел сквозь Ломака взглядом затуманенным и далёким. Не в силах терпеть смрадный воздух в комнате, Ивлин распахнул одеяла и перевернул Рона набок.
– Господи, помоги ему! – вырвалось у него, как только он увидел страшные отёки и пролежни на тощей спине и ягодицах Корхарта.
Было уже далеко за полночь, когда начальник закончил омывать, а затем и растирать тело раненого. В комнате стоял отвратительный запах прелого тела, фекалий и мочи. Боясь, что его вот-вот стошнит, Ломак наскоро оделся в столовой и, прихватив сигареты, выскочил на воздух. Курил долго и неторопливо, пока морозом не стало давить виски – возвращаться в дом совсем не хотелось.
Сменив бинты на голове Рона, Ивлин решил заодно и побрить заросшее поседевшими волосами лицо друга, а когда закончил – ужаснулся, каким оно оказалось худым и страшным. Череп, обтянутый бледной кожей, в котором вопреки всему продолжали двигаться глаза. Вид чёрной отёчной спины и скорбного треугольника из резких складок вокруг рта, убедили Ломака, что счёт времени идёт даже не на дни.
– Жжёт, – прошептал Корхарт едва слышно, затем ощупал шею и грудь замотанными в тряпицы ладонями – чтобы не привязывать руки несчастного, Ломак плотно спеленал его кисти. – Так горит…
– Потерпи, дружище! Скоро станет полегче, надо чуть-чуть потерпеть.
Корхарт повернул голову и уставился в рисунок на стене.
– Что это? – тихо спросил он.
– Я не знаю, это ты нарисовал. Ты говорил, что что-то видел и поэтому нарисовал вот это.
Слабо поёрзав на подушке головой, Рон ответил:
– Не помню… Ничего не помню. Я так хочу есть…
Обрадованный начальник станции спохватился и заботливо зачерпнул бульон, однако, когда поднёс ко рту раненого ложку, тот лишь отвернулся.
– Дай вкусного мне, – Рон облизал сухие губы и с мольбой посмотрел на Ломака. – Я так хочу есть.
– Да у меня же ничего нету другого! – простонал тот, чуть не плача. Он снова поднёс ложку поближе: – Вот, вот самое вкусное, что у нас есть!
Рон снова мотнул головой и посмотрел на дверь:
– Там… Принеси вкусное.
Ломак