Совершенство. Ний Хааг
и одиноко. – Я готов…
Любопытные звёзды уже как пару часов наблюдали за бредущим среди снегов человеком, вальсировали на морозе и подмигивали украдкой. Ещё издали Ломак увидел, как отчаянно пуста заметённая площадка для вездехода. Свет прожектора сиротливо приютился у здания, которое, казалось, пустым и необитаемым. Чем ближе приближался к станции Ивлин, тем тяжелее становились его мысли, и тем отчётливее слышался стон уставшего ветрогенератора. Заснеженные лопасти ветряка обрадованно задвигались быстрее, при виде начальника станции, призывно маня своими замёрзшими усталыми ручищами.
Ввалившись внутрь, захлопнув тяжёлую низкую дверь, Ломак словно уткнулся в нагретую вату – сразу стало и тепло, и тихо. С минуту он стоял в темноте, прислушиваясь к звукам в доме, но тот встретил хозяина слабым шорохом радиостанции и вкрадчивыми шагами секундной стрелки настенных часов. Ещё был тяжёлый запах смерти – неописуемый, всегда одинаковый и не всегда явственный, но это был именно он!
Ивлин коротко потянул носом и тут же опорожнил лёгкие, словно не хотел впускать в себя воздух, которым недавно дышал умерший человек. Сунув нос под высокий ворот, начальник станции угрюмо смотрел в ту часть здания, куда так боялся идти. Наконец, Ломак включил свет и, набравшись смелости, направился в комнату Корхарта не раздеваясь.
Рон был мёртв, но то, что увидел начальник станции, потрясло его до глубины души! Корхарт сидел на полу всем телом подавшись вперёд под острым углом; отведённая назад рука натянула трос и словно указывала на батарею – посмотри, что ты наделал! Забинтованная голова умершего безвольно свесилась вниз и, казалось, что Рон заглядывает в бездну, а натянутый трос удерживает его от падения. Очевидно, пытаясь покинуть кровать, в предсмертной агонии, Рон столкнулся с тем, что оказался накрепко привязан к батарее. Корчась в спазмах и стараясь освободиться, Корхарт лишь сильнее затягивал ловушку – трос, облачённый в скользкую силиконовую изоляцию. Затем несчастный принялся грызть трос, – и куски изоляции, валявшиеся на полу, – явно тому свидетельствовали… но затем… Затем Корхарт стал грызть свою руку: жуткая чёрная рана у запястья с разорванными сухожилиями и отвратительная лужа уже подсохшей крови у батареи…
Сидя на кровати умершего, Ломак долго курил и пил водку прямо из горлышка. Рыдал. Снова курил и снова пил, страшась снять мертвого друга из петли и поднять его поникшую голову. Плакал, сидя вполоборота, вспоминал былое и сглатывая слёзы, шмыгал красным носом. Привычно вращал на пальце обручальное кольцо и тихо разговаривал с подвижными бликами на стене – отражённые от метала пятна каруселью уносили раздавленного человека прочь из холодного гиблого места.
Немногим позже, тяжело поднявшись начальник, станции шагнул к покойнику и прислонил тело к стене, невольно заглянув в лицо. Белое, с синими пятнами, оно оказалось обезображено отвратительным кровавым оскалом и чёрным языком. Остекленелые