Ночь огня. Решад Нури Гюнтекин
чем дело?
Бедняжка сразу затаилась, как котенок, которому щелкнули по носу, и больше не произнесла ни слова.
Чтобы скрасить вечер, мы собирались взять у соседей старенький граммофон. Тетушка Варвара воспротивилась, сказав, что это будет неуважительно по отношению к главному священнику, однако мы уговорили ее пойти на компромисс. В соседнем доме жила бедная прачка по имени мадам Ангелики. Граммофон решили поставить в ее саду, за оградой, чтобы она иногда меняла пластинки.
Как назло, в тот вечер старик-муж прачки заболел и слег с высокой температурой. Тем не менее несчастная женщина не отходила от двери и заводила граммофон, стоило нам легонько постучать по ограде, – из большого уважения к остаткам еды, которые мы обещали принести ей за услугу.
Из-за отца Хрисантоса мы исключили было музыку из программы, но, как ни странно, он обрадовался ей больше всех.
Мадам Ангелики не умела читать, поэтому ставила пластинки как попало, в случайном порядке, так что следом за турецкой песней-мани звучала греческая газель, а ее сменяла хороводная мелодия касап.
Внезапно отец Хрисантос изъявил желание еще раз послушать одну турецкую песню. И, что было еще удивительнее, даже продекламировал первый куплет, нараспев, будто читая молитву, и назвал имя композитора: Хаджи Ариф-бей.
Я немедленно вскочил с места:
– Мадам Ангелики не сможет прочесть, что написано на пластинках. Если позволите, мы принесем граммофон сюда, – сказал я и в сопровождении девушек направился к забору.
Переносить граммофон поверх ограды было опасно. Но мы решили, что обходить по улице долго, поэтому я выдернул одну гнилую доску и переправил граммофон вместе с пластинками через дыру в заборе.
В начале вечера, когда обсуждались серьезные темы, главный священник показался мне Демосфеном, теперь же он часто перегибал палку, все больше напоминая Аристофана.
Лефтер-эфенди производил впечатление человека больного, простодушного и потерявшего интерес к жизни, но внутри него таился отдельный мир. Тетушка Варвара была тысячу раз права в своих опасениях. Не существовало незнакомых ему людей, неизвестных для него земель и не услышанных им сплетен о государственном строе. Что самое удивительное, его безжалостный сарказм выражался тщательно подобранными словами, и ничто в его речи не вызывало подозрений каймакама и священника. Критику высокопоставленных лиц он всегда начинал молитвой и хвалебными речами.
Часы шли, а сюрпризы тетушки Варвары не кончались.
Время от времени она исчезала на пару минут, чтобы затем появиться с очередной тарелкой или подносом в руках. Когда она возвращалась к столу, священник безнадежно разводил руками:
– Ах, мадемуазель… Ах, мадемуазель… Что же вы не сказали, я бы оставил место для этого блюда, – причитал он.
Однако, слегка принюхавшись и разглядев содержимое тарелки, словно красивую картину, он опять вдохновлялся.
Тетушка Варвара под предлогом званого вечера накрепко