Сошествие/Descensus. Александр Вулин
нечего бояться. Свобода, о которой он мечтал невозможна. Невозможна здесь, среди этих гор. Невозможна на его родине, среди этих людей, которых он знает и понимает.
Свобода – это страх, страх самого себя и собственных решений. Свобода – это цепи. Цепи, которые умеют носить с достоинством, только взрослые. Только те, которые понимают их значение и их суть. Срджан и далее верил в свободу, однако больше не знал, кому эта свобода суждена и не был уверен, что ему она необходима. Он в сотый раз спрашивал себя, заслуживают ли он и его народ свободы, могут ли те, кто привык от решений уходить в горы, взять на себя это тяжкую ношу. Он не смог. Не смог стать свободным в этом родном для него мире. В мире, который для него был действительно значительным и важным. Как же он сможет достичь успеха где-то в далёком чужом мире? И важен ли для него этот возможный успех?
Тишина в автобусе висела густым молоком тумана. Это не была напряжённая, лихорадочная тишина тех, кто на что-то надеется. Это не была торжественная тишина важного события. Это была покорная овечья тишина, словно предстоящие места, куда их несёт автобусик, и события, которые их ожидают, не имеют к ним никакого отношения. Это была тишина без страха. Поскольку страх – это свобода.
Свобода – возможна, если есть выбор. А они были освобождены уже от выбора. От обязанности размышлять и беспокоиться. От сомнений и дилемм. Они уже проиграли. Проиграли всё, свои битвы, те битвы, которые они вели по желанию других, но проиграли исключительно по своей вине. Не может быть победителем человек, который уходит из своего городка на войну и возвращается после войны в тот же городок. Не может быть победителем тот, кто, живым и цельным, уходил на войну из живого и целого городка. А вернулся мертвецом. Пережёванным войной мертвецом в мёртвый исковерканный город.
Когда-то их предки возвращались после войны победителями. Поскольку победой была редкая возможность – умереть дома и быть похороненным рядом с дорогими могилами. Победителями были те, кто после войны мог вдоволь накормить потомков хлебом и воспоминаниями. Каждое поколение боролось за право лежать в своей могиле и кормить детей собственно выращенным хлебом. О большем и не мечтали. Мечтали лишь о том, что для других народов было скучной нормой. Но победителей в этой, последней войне – не было.
Тишина густела, разительно отличаясь от того трепета, который когда-то царил в военном грузовике Югославской народной армии, когда они, тогда ещё молодые солдатики, ехали на свою первую войну – в полыхающую Славонию. В зелёных суконных мундирах, в блестящих ботинках и новеньких ремнях. Он них разило кожей и оружейным маслом. А на их круглых мальчишечьих головах красовались пилотки-титовки с металлическими красными звёздочками.
С глупой наивностью двадцатилетних, верующих, что едут на учения, а не на войну, в поход, а не в окоп, они были защищены своим святым простодушием. Они, гружёные рюкзаками, где лежали такие дорогие для них и такие бесполезные для сохранения