Вестники весны. Мифы двенадцати миров. К.А
зевнул.
– А-а-а! Да прекратишь ты когда-нибудь переживать, кто и что о тебе подумает?! – Яна со злостью отшвырнула листок пергамента.
Вопреки её вспышке, тот мягко заскользил по воздуху и опустился на пол.
– Поглоти тебя Бездна, Олежа! Мне плевать как, но ты выполнишь всё в срок! – рявкнула она и выбежала, напоследок саданув дверью о косяк.
– Вот же кипучая женщина, – донёсся тихий голосок Николи.
Похоже, он спрятался куда-то в угол, подальше от бушующей княжны. Олежа вздохнул: его всё ещё окружала пустота, зима в этом году слишком затянулась, и князь, как никто другой, ощущал это на себе.
– Она права. Весна уже в мире Живы, а он… оно всё ещё спит. Почему, Николя? Может, ты мне скажешь?
Николя подсел на подушки.
– Я попробую, Олежа, поглядеть, в чём дело, но ничего не обещаю.
Он замычал что-то невразумительное, побулькал горлом и надолго замолчал. Олежа не знал, оцепенел ли Николя, перешёл ли в мир грёз или просто сидит молча, задумавшись о своём, но не решался спросить. Князю не хотелось показывать, что он не разбирает происходящего перед самым носом.
Они сидели в тишине, и князь изо всех сил прислушивался к дыханию друга.
– Ничего не пойму, Олежа. Может, холодно ещё слишком? А ты не пробовал попросить Анну, чтобы она разбудила зрение? – наконец пробормотал Николя.
Олежа отвернулся в угол, нащупал стенку и уткнулся в неё лбом. Князь уже не первый день обдумывал молитву богине, но как просить её о таком, не представлял, ведь Анна осуждала тот способ, которым Олежа получал своё зрение.
– Нельзя, – грустно сказал он. – Значит, ждём. Всю зиму прождали, ещё несколько дней осилим.
Николя отчего-то не уходил.
– Ты на Яну-то не обижайся, – попросил он. – Не понимает она, каково это… быть не таким, как все.
– А ты у нас будто понимаешь? – сказал Олежа и сердито прибавил: – Нечего меня жалеть! Лучше бы я никогда не знал, каково это – видеть. Тогда и тосковать не о чем было б.
– Я-то, может, и понимаю кое-что, – чуть слышно вздохнул Николя.
Олежа различил, как скрипнула входная дверь и кто-то из холопов прошаркал по полу, в каминной печи затрещала разгоревшаяся береста и по комнате потянулся лёгкий запах занявшихся дров.
– Пролежни ещё не появились, княже? – раздался ворчливый голос, и Олежа тут же признал дядьку Михайло.
– Дядь, ты что не сказал ничего? Я и не узнал тебя.
– Проверял, вдруг ты видишь уже.
– Видел бы, встал.
– Да ты, поди, и не встанешь. Полгода провалялся. Хоть бы на двор вышел, кости размял да топорики покрутил! Подумаешь, что слепой, – руки, чай, не отпали?
– Не пойду я на двор. И не проси даже. Мало я, что ли, по жизни позорюсь?
Дядя Михайло зафыркал. Олежа уткнулся в подушки. Ожидание становилось всё мучительнее. Друзья и родичи, подгонявшие князя, не помогали перенести немощь, а лишь напоминали ему, в какое беспомощное существо он превратился.
– Анна, дай мне терпения выдержать всё это! – как-то ночью взмолился Олежа.
Нельзя