Вестники весны. Мифы двенадцати миров. К.А
расставленные по углам, давали неровный свет. Три фигуры замерли в центре около бадьи, окружённые деревянными идолами, послышались ритмичные удары в бубен.
Старшая сестра надела маску лисы, обвязанную разноцветными нитями, укрывшими её плечи, и запела тихим шёпотом, будто боясь потревожить высшие силы. Пальцы мои невольно поддержали ритм, а в ритуальное пение вступила средняя сестра – неожиданно звонким зазывающим кличем. Голос старшей набрал силу, его подхватила младшая, и песня троих слилась в единый призыв.
Лилёк задёргалась, но я не мог оторвать глаз от фигур, взявшихся за руки и кружившихся в хороводе демонических теней. Песня взметнулась дикой птицей, словно проникая в стены тесной норы, юбки забились чёрными флагами, подхваченные ветром. Сёстры вскинули ладони, подняли лица к потолку, и мои уши наполнил всепоглощающий зов. Каплями дождя, стучащими по металлической крыше, он поднялся из глубин груди сестёр и порывом грозовой бури раскатился по комнатам. Шерсть вздыбилась у меня на руках, а струны зазвенели в такт. Лилёк заплакала.
Всё оборвалось в одно мгновение. Страшная молитва, или заклятие, кончилась. Сёстры обратились в деревянные статуи, видимо, впали в транс. Я отлепил пальцы от укулеле, на них остались чёткие отпечатки струн. Лилёк громко всхлипнула в тишине.
Из дальних комнат отчётливо прозвучал женский крик. Оцепеневшие с поднятыми руками сёстры ожили, приобрели привычный облик и тяжело задышали. Старшая достала нож и зашептала на своём диком языке. От того, как это было похоже на голоса в моей голове, я скривился и в отвращении передёрнул плечами.
Эхом её слова повторили сёстры и протянули руки вперёд. Старшая в три резких удара разрезала ладони, и девочки соединили раненые руки, медленно опустились на колени, и кровь полилась в бадью. Втроём сёстры замешали тесто, затем молча скатали шар и, посадив его на подставку, отправили в печь.
Все замерли, не решаясь случайно спугнуть тишину. Криков из дальних комнат больше не было слышно. Лилёк вертела в руках соломенную куклу. Печь с открытой трубой остывала. Воск таял, и свечи наклонялись, будто искривлённые болезненной судорогой тела.
С треском взорвавшейся молнии распахнулась кухонная дверь: вошли три женщины. Мамаша, босая, с растрёпанными по плечам волосами, рыдала и прижимала что-то к груди, двое других поддерживали её под руки. Они направились к печке, а сёстры достали новый противень. Мать, не вытирая слёз, уложила на него неподвижное, одеревеневшее тело. Мёртвый младенец. Я закусил нижнюю губу, а дикарки открыли заслонку и поставили противень с телом ребёнка в печь.
Тишина. Три удара сердца. Женщины что-то забормотали. Сёстры сидели, склонив головы, мамаша опиралась на стену. Магический заговор прекратился. Силы покинули мать, и она сползла по стене на пол, а женщины достали противень из печи.
Визгом пилы о металл взвился вопль младенца. Ребёнок ожил! Мать протянула руки, и ей передали малыша. Взрослые засмеялись, облегчённо заговорили и, счастливые, покинули кухоньку. Сёстры,