Поэтика русской идеи в «великом пятикнижии» Ф. М. Достоевского. Олег Сыромятников
Бог» – претит Достоевскому-художнику. Поэтому он указывает лишь на сущность отношения Бога к миру – любовь, напоминая, что единственной её целью и результатом является созидание жизни, ибо сам Спаситель говорит о Себе: «Я есмь путь и истина и жизнь» (Ин. 14:6). Надежда на эту жизнь сосредоточилась для Раскольникова в Соне, которая всем своим существом являет образ заповеданной Христом любви – «долготерпит, милосердствует, <…> не завидует, <…> не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; <…> всему верит, всего надеется, все переносит» (1 Кор. 13:3–8). В этих словах любовь предстаёт как главный, универсальный закон бытия, не имеющий ни пространственных, ни временных границ. Эта любовь вечна, как Сам Бог, и Достоевский не случайно переносит это качество на Соню – «вечная Сонечка, пока мир стоит!» [6; 38]. Мир будет жить, пока в нём будет жить любовь, «хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится» (1 Кор. 13:8).
Воплощённая в образе Сони «Божия правда» принесла Раскольникову любовь, очистившую его душу и ставшую залогом его воскресения к новой жизни. Но это воскресение надолго бы затянулось или вовсе не состоялось, если бы одновременно с очищением души от гордыни не шёл процесс разрушения веры Раскольникова в силу разума, способного обеспечить человеку достижение земного рая без помощи Божией. Основанием этого процесса стало действие «земного закона», олицетворяемого образом пристава следственных дел Порфирия Петровича.
Первоначально идея этого образа не выходила за границы детективного жанра – следователь должен был найти и изобличить преступника. Но после идейного синтеза образ следователя значительно усложнился и приобрёл ряд черт, связанных с содержанием внутренней идеи романа. Главной из них явилось подчёркнутое противоречие между внешним обликом и внутренним содержанием. Лицо следователя «было цвета больного, тёмно-жёлтого, но довольно бодрое и даже насмешливое. Оно было бы даже и добродушное, если бы не мешало выражение глаз, с каким-то жидким водянистым блеском, прикрытых почти белыми, моргающими, точно подмигивая кому, ресницами. Взгляд этих глаз как-то странно не гармонировал со всею фигурой, имевшею в себе даже что-то бабье, и придавал ей нечто гораздо более серьёзное, чем с первого взгляда можно было от неё ожидать» [6; 192]; «По комнате он уже почти бегал, <…> выделывая разные жесты, каждый раз удивительно не подходившие к его словам» [6; 260]; «Эй, послушайте старика, серьёзно говорю, Родион Романович (говоря это, едва ли тридцатипятилетний Порфирий Петрович действительно как будто вдруг весь состарился: даже голос его изменился, и как-то весь он скрючился)…» [6; 263] и т. д.
Отмечая эту особенность, С. В. Белов обращается к интересному наблюдению Д. Н. Брещинского над этимологией имени следователя: «В имени и отчестве, возможно, есть намёк на монаршую власть – порфира (пурпурная мантия монарха) и Пётр (первый русский