Памятью сердца в минувшее…. К. Г. Левыкин
семья. Мои одноклассницы Кочегаровы были двоюродными сестрами. Одну из них звали Надя, а имени другой я не помню. Были у них старшие сестры и братья. С ними были знакомы мои братья и, кажется, даже ухаживали за красивыми девушками-сестрами. Одну из них я запомнил по любительской фотографии, сделанной во время проводов на действительную службу в Красную Армию моего старшего брата Николая в 1934 году. А с Борисом Кочегаровым, одним из братьев моих одноклассниц, я был знаком сам. Он был постарше меня года на два-три, но иногда мы в одной команде играли в футбол и часто встречались на представлениях нашей рыночной клоунады.
Между прочим, дом Кочегаровых и остатки его обитателей исчезли из поля моей памяти сравнительно недавно. Дом простоял до начала шестидесятых годов, до тех пор, когда на его месте был построен многоэтажный дом и исчезла сама Суконная улица. С ней вместе исчезли и последние ее обитатели. Но до недавнего времени знакомые кочегаровские лица нет-нет да и возникали перед моими глазами на рынке, в магазине, в трамвае или просто на проспекте Мира, именовавшимся в памятные тридцатые годы просто Ярославским шоссе. Бориса Кочегарова, например, я признал однажды в образе добропорядочного пожилого человека, отдыхающего на скамеечке по утрам и в полдень на 4-й Лучевой просеке, в Сокольниках. Я пробегал мимо него по утрам во время физзарядки. Решил однажды я с ним поговорить. Присел рядом. Он посторонился, но особого внимания на меня не обратил. А я ему сказал: «Здравствуйте!» Стал завязывать вроде бы развязавшийся шнурок кроссовок. И, нагнувшись, как бы между прочим, говорю: «А я ведь вас знаю. Вы – Кочегаров». Он пристально посмотрел на меня, но узнать не смог. Тогда я стал рассказывать ему его биографию тридцатых годов, и даже про Третью Мещанскую, и Чулков дом. Мой случайный собеседник был очень удивлен, как мне показалось, даже до испуга. И тогда я раскрылся. Дальше мы стали вспоминать вместе и его сестер, и братьев, и моих братьев, и наших родителей. От Бориса я узнал, что и его родословная начиналась где-то в российском крестьянском Черноземье и что по знакомой причине родители оставили свою деревню в конце двадцатых. Все наше прошлое показалось нам сродни. Вспомнили мы и нашу школу, и Ярославский рынок, и огромную грязную лужу в конце Суконной, и наши бараки, и про то, как началась война, и про тех, кто на нее ушли и не вернулись.
Спросил я у Бориса и про моих одноклассниц – Надю и ее сестру, имени которой я не запомнил. Он сказал мне, что Надя жива, здорова и красива, несмотря на годы. Он подтвердил мое предположение, что ее я мог встретить в детской поликлинике, когда однажды был там со своим маленьким Димой. Только он уточнил, что Надя-то тогда была уже бабушкой. А я запоздало пожалел, что, встретив ее, не нашел предлога для возобновления знакомства. С Борисом с тех пор мы встречались часто до тех пор, пока я бегал на зарядку. Я-то тогда еще бегал, а он уже жаловался на сердце. С тех пор много лет я его не встречаю, хотя мимо дома, в котором он жил, прохожу еще довольно часто. На зарядку в Сокольники я уже, конечно, не