Памятью сердца в минувшее…. К. Г. Левыкин
умные. Умной, очевидно, была и его лобастая и болтающаяся над плечами голова. На его долю досталась какая-то болезнь. Движения рук и ног его были раскоординированы. Тогда нам неведомо было слово «полиомиелит». Но теперь, вспоминая Шулю, так мы его звали, мне кажется, что именно этой болезнью он успел переболеть. По этой причине он и оказался переростком. А учился он хорошо. Быстрее его задачки у нас никто не решал. После войны я несколько раз встречал его на улице в районе проспекта Мира. Болезнь спасла Шулю от войны. Внешне он мало изменился. Так же тряслась его голова и заволакивались ноги. Узнать его было нетрудно.
Еще из стоявших в последнем ряду ребят я помню Громова, Краснова и Голдина. О первом ничего сказать не могу, кроме того, что он тоже в классе был новичком и жил в городке «Метростроя», возле Сокольников.
А следующий за ним Краснов в классе был личностью общественной и выборной. Переростком он не был. Просто быстрее нас успел вырасти. Он был старостой класса и отличником учебы. Жил Краснов в Заморенском переулке, недалеко от школы, в деревянном сельского вида домике, таком же, как и у Данилы, и тоже с палисадником, калиткой и двором с огородом. Мне почему-то запомнилось, что отец Краснова был то ли чекистом, то ли политическим работником и принимал участие в партийных чистках. Об этом таинственно нам рассказывал сам наш одноклассник. И это создавало ему особый ореол причастности к чему-то важному. Мы его даже побаивались. Домой к себе Краснов не приглашал. Иногда мы провожали его, но доходили только до калитки. Но потом вдруг он исчез из нашего класса и из школы. Кто-то сказал, что его семья переехала на новую квартиру. А может быть папа его, политический комиссар или чекист, сам попал под чистку? Краснова больше я никогда не встречал.
С Голдиным мы жили рядом. Была когда-то в наших окрестностях улица Большая Московская. Она напоминала подмосковную деревеньку в два ряда домов. В одном из этих домов и жил Голдин. Из школы по вечерам мы с ним шли вместе, и иногда он приглашал меня к себе поиграть. Я тогда даже познакомился с его отцом. Он был бухгалтером какой-то торговой организации. Помню, как он однажды с удивившей пристрастностью расспрашивал меня о моих родителях. Этот допрос мне не понравился и я перестал заходить к Голдину, несмотря на то, что он продолжал меня приглашать. Не понравился мне его отец.
Улица Большая Московская вместе с домами и огородами исчезла в середине тридцатых годов. Вместе с ними эти места покинули их обитатели, а я их продолжаю помнить. Странная эта вещь – память. Вот ведь у меня некоторые имена и фамилии застряли в ней в связи с совсем малозначащими фактами, а о других я просто ничего не могу сказать, хотя и сразу угадаю их, ставших взрослыми людьми, в толпе идущих навстречу, как давних одноклассников. Вслед за Голдиным в последнем ряду стоит, пожалуй, тогда уже не девочка, а настоящая девушка, с завитыми волосами, года на три старше нас, но ничего сказать о ней не могу, кроме одного – она жила в еврейском