Ледобой. Азамат Козаев
руки и молча покачал головой. Свел брови на переносице, крепко сжал зубы, и две вертикальные морщины прорезали лоб. Безрод не издал ни звука, но в глазах разлилось столько боли, что лицо его враз потемнело. Сивый обнял себя руками и сполз по стволу наземь.
– Скотина! – взревел Коряга на весь лес. – А когда придут полуночники, мне спиной к тебе встать? Да с ножом промеж лопаток наземь и осесть? Нет уж!
Безрод не убрал рук, скрещенных на груди. Просто не успел. Так и дремал. Теперь, серея от натуги, Сивый поднимался с колен, и вся поляна дивилась тому, что смертник еще жив. Не иначе сами боги сложили чужаку руки на груди. А Коряга стоял и насмехался, уперев руки в боки. Хочешь, мол, ответить, так давай! Вот он я весь! Жду! Безрод, с невероятным трудом разогнувшись, едва сдерживая крик, подошел вплотную. Роста одного, но будто пересеклись на узкой дорожке сытый, налитый мощью лесной тур, поперек себя шире, и худющий, заморенный телок-недоросток, все ребра наружу. Безрод молча оглядел неохватную шею млеча, ручищи, толстые, ровно свиные окорока, заглянул в глаза Коряги, залитые бешенством, и отступил. Но Моряй готов был поклясться всеми богами, что не увидел страха в серых глазах! Только безмерно расплескавшиеся боль и непонимание. И – холод.
Усмехаясь, Коряга отошел. Убить не убил – жаль, конечно, – однако настрой сивый душегуб все же поднял. И, прежде чем вернуться к своему поединщику, млеч дал волю смеху. Заливисто гоготал на всю дубраву да за живот держался. Бродяга даже слово побоялся бросить! А чему удивляться? Нужно быть умалишенным, чтобы переть на быка с хворостиной. Вон отошел, сел под свой дуб, глаз больше не смыкает, рвань подзаборная. Боится! Второго раза ему не пережить. Тогда уж точно насмерть зашибут.
Безрод кривился от боли, и, щуря глаза, все искал того млеча, что кулаком оходил, точно дубиной. В глазах плыло и множилось, боялся, что полыхнут всамделишным огнем, челюсти так сжал, что под зубами онемело, нутро злобой залило. «Будь здоров, млеч, – прошептал, стоя напротив Коряги, да так тихо, что и сам едва услышал, – дадут боги, потом свидимся. Теперь каждая пара рук на счету. Дай тебе Ратник сил и здоровья! Главное, жив останься!»
Раньше между Безродом и остальными воями в дружинной избе лежала незримая граница – ничейная земля. Но теперь пришлых воев стало так много, что ничейную землю заставили новыми ложами. Уж теперь-то придется локтями потолкаться. Раньше делали вид, что не замечают, нынче всякий спешит презрение выказать. Считают обязательным толкнуть лишний раз, пихнуть, ноги отдавить, отшвырнуть, если на дороге зазевался. Безрод, стиснув зубы, молчал и ухмылялся. Моряй все замечал и качал головой. У парней по жилам шальная сила бегает, бурлит, сшибки ищет, глаза огнем горят. Чужак спокоен и молчалив, глаза не горят, а только тлеют. То ли догорают, то ли вовсе еще не разгорались.
Приходил Тычок. Топтался у ворот, шейку тянул, на дворе высматривал. Упросил кого-то из дворни позвать Сивого. А как увидел, так непритворно обрадовался, так горячо обнял, что Безрод всерьез обеспокоился за старика.