Невыдуманное. Полина Бёртон
скрывал, хотя никто в поместье уже не строил иллюзий насчет его семейной жизни. По правде сказать, жену мало заботили похождения мужа, а вот желание обзавестись собственным увлечением на стороне крепло. Девушка чахла в холодном замке, зябла на сквозняках от ветров, прокрадывавшихся поиграть с пламенем каминов, и медленно сходила с ума. Ее авантюристская натура, подстрекаемая изменами мужа и угнетаемая хмурыми однообразными днями, нашептывала ей коварные помыслы. Ей хотелось не простых интриг, а чего-то извращенно-возвышенного, пугающего, опасного – того, что не сравнилось бы с прегрешениями супруга».
Сигарета истлела. Дама вынула ее из мундштука, затушила об руку с таким видом, будто для того только рука ей и требовалась, и метко бросила окурок в открытую форточку. Молча зажгла новую и продолжила рассказ:
– «Молодая графиня попробовала охоту. Только вот в качестве добычи она избрала не лесных обитателей, а несчастных, голодных, гонимых ото всюду детей. Беспризорников у них в графстве была целая толпа. На них у родителей не хватало ни рук, ни сил, ни пищи. Дети питались помоями, тайком ночевали в чужих хлевах бок о бок с животными, целыми днями воровали по мелочи: хлеб, яблоки, пшеницу или выпрашивали милостыню.
Впервые вкусив крови, девушка испугалась темной стороны собственного естества. Но убийство, как известно, порождает убийство. Тем более, что странная гордость за тяжесть своих прегрешений согревала девичье сердце, когда из каждого угла слышался шепот о похождениях графа. В ужасном соперничестве она мнила себя победительницей. Не обремененная другими заботами, графиня часами сочиняла сценарии грядущих умерщвлений, записывая их в том же блокноте, который раньше пополнялся стихами. Под вечер, накинув на голову платок, она бродила по улицам, высматривая новые жертвы, подслушивала разговоры, а затем, в сумерках, воплощала запланированное в жизнь. Обычно она обманом отбивала самых хилых бродяжек, которых недолюбливали даже в их «стаях».
Предлагая фрукты и сладости, обещая после накормить ужином, она вела ослабевших от голода детей к реке, будто бы помочь ей набрать воды. Стоило ребенку наклониться с ведерком над водяной гладью, девушка хватала тоненькую шею, сжимала до хруста и погружала голову жертвы во тьму холодного озера. Ей нравилось слышать, как воздух покидает легкие, вырываясь наружу с детским криком, заглушаемым толщей воды. Она с легкостью держала их головы под водой, пока тела не становились мягкими, как подушки, набитые перьями. Потом она оттаскивала их в чащу леса и оплакивала. Детские тела укладывались на изумрудный мох, украшались веточками, цветами и шишками. Из плаща девушка доставала свечу, специально подготовленную для обряда, зажигала ее, закрепив между пальцами своей жертвы, и читала импровизированную молитву. Умоляла воздать ей за все грехи по заслугам, при жизни или в мире загробном. Долго смотрела на алтарь из лесных «украшений» и плакала, обхватив свои колени руками. Закончив страшный