Небесный лыжник. Нина Савушкина
был на ожог?
Кто вложил в эти губы свистящий металлом рожок?
Бог? Навряд ли. Скорее, сердитый божок
коммунального дома…
Пролистав каталог разномастных своих королей,
ты на скатерть вино или слёзы в жилетку пролей,
или пух тополей наблюдай в привокзальном канале.
Расчленяй пауков, изучая природы нутро.
Ублажай стариков, подселяя им беса в ребро.
Согреши. Но прошу, не пиши
сочинений на темы морали.
Как гости без подарка,
по направленью к парку
мы шли, ища скамью —
она к холму, как марка,
крепилась на клею.
Поход наш с остановкой
беседою неловкой
тоски не разогнал…
Цветочною перловкой
прокашлялся канал.
Закат померк до срока —
так угасает око
забитого быка.
И смертной поволокой
сомкнулись облака.
Так неостановимо
прошелестела мимо
ещё одна среда.
И зубы херувима
блеснули в два ряда.
В сплетении растений
мелькнули наши тени
и разбежались врозь.
И более нигде не
встречались… Не сбылось.
Пансионат
Однажды, совершая променад,
случайно забреду в пансионат
заброшенный, поскольку сзади он
являет заржавевший стадион.
На финише дорожки беговой —
без шеи, но с квадратной головой
изображён стремительный спортсмен.
А в глубине, среди бетонных стен
столовой – надломившийся плакат,
где повар, красномордый, как закат,
спешит сказать невидимой толпе
курортников: «Приятного аппе…» —
и воздух рядом, кажется, согрет
полузабытым запахом котлет.
Вот корпус. Он захлопнут, как сундук.
Внутри лежит невыветренный дух
застоя с лёгкой примесью тоски.
Разрезан этажами на куски,
он вытек, как рассол из огурцов.
Там в глубине знакомое лицо в
пурпурной рамке, вытертый ковер с
пятном от швабры, кресел пыльный ворс.
Здесь хочется застыть и замереть
и, жизнь свою поворотив на треть,
купить путевку в давешний покой,
остаться здесь – ничьей и никакой…
Так гипсовый олень без головы
уже не слышит запахов травы,
но, к постаменту намертво прибит,
обломком горла в небеса трубит.
Воздух тёплый, как безумие,
как плевок в лицо зиме.
Сосны, словно рыбьи мумии,
греют кости на холме.
В ожиданье стынут супницы
параллельных двух озёр,
но в руке весны-отступницы
скоро треснет их фарфор.
Под лучами непокорными
в муке выгнется дворец
и взорвётся окон зёрнами,
как сопревший огурец,
потечёт