След подковы. Сергей Алексеевич Колобаев
штабс-капитана Пронина. Он отказался сдать наган.
Федор Михайлович с недоумением посмотрел на офицера. – Сдать наган? Бред какой то…
– Солдатский комитет постановил всем офицерам сдать оружие. Это все большевистская пропаганда.
Когда офицер вышел, барон присел на табурет, стоявший рядом с койкой. – Голубчик, а что с Кошельковым?
– Так я и говорю, не думал, что он сзади. Кошельков этот… Там у склепа.
– Так тебя Кошельков?
– Ну, да…
– Н-да… Вы что-нибудь нашли в захоронении?
– Перстень с камнем и нож в ножнах. У него еще рукоятка похожа на орла с двумя головами.
– А больше ничего там не было? Ну, документов, карт каких нибудь?
– Никак нет, только кости и лохмотья какие-то.
– А куда делся Кошельков, ты конечно не знаешь…
– Он говорил, мол, поделим, что найдем. Ты потом в деревню, а я в Хиву какую то. Потом, сказал, что пошутил… Я ему тогда сразу сказал, что доложу барону, Вам, стало быть.
Барон встал и на прощание пожелал. – Поправляйся, голубчик. Я распоряжусь, что бы тебе обеспечили достойный уход и хорошее питание… – Про себя он горько подумал, – хотя, какое тут может быть распоряжение…
Дорога до Москвы растянулась на двое суток, которые показались Ольге кошмарным сном. Если бы не Андрей, она, кажется, не смогла бы добраться до дома. В Москве ее мать, Елизавета Николаевна, узнав о гибели супруга, впала в прострацию. Дома практически не было денег, которые были нужны для организации похорон. Очень пригодилась лошадь, на которой они добрались до Москвы. Андрею удалось ее продать вместе с телегой знакомому извозчику на Таганке. Этих денег в упор хватило на организацию похорон. На Ваганьковское кладбище проститься с Николаем Савельевичем пришло лишь человек десять. Как оказалось, в Москве практически не было ни родных, ни коллег по науке. Большинство целыми семьями поуезжали, кто за границу, кто в свои имения. После похорон несколько дней дома стояла гробовая тишина. Ольга целыми днями лежала у себя в комнате, глядя перед собой невидящими глазами. Лишь изредка она выходила из комнаты и видела мать, беззвучно молящуюся перед образом Богоматери. На четвертый день утром мать, одетая во все черное, зашла к Ольге и сказала, – встань, покушай. На кухне в ковшике гречка.
Ольга через силу ответила, – не хочу.
– Вставай,… пока каша не остыла. Дочка, что же теперь,… папу не вернешь, а жить надо…
– Мам, а ты куда собралась?
Мать немного помолчала, но затем нехотя сказала, – схожу на Покровку,… в ломбард.
На вопросительный взгляд дочери она ответила, – жить то надо…
Когда мать ушла, Ольга взяла себя в руки и прошла на кухню. Там она, не чувствуя вкуса, заставила себя съесть несколько ложек сухой гречневой каши. В голове была звенящая пустота. Ольга уже пошла назад к себе в комнату, когда услышала звонок в дверь. Она удивилась сама себе, что была рада увидеть Таньку Полянскую, свою подругу по гимназии. Та была вызывающе одета в офицерские галифе, тельняшку и матросскую