Кадота: Остров отверженных. Лисавета Челищева
словно гротескный портрет. Картина, написанная красками вины, беспокойства и сожаления, смотрела на меня немигающими глазами. Воспоминание о ее лучистом лице будоражило мое сердце, натягивая струны.
Зор промелькнул в моем сознании, и напоминание о нем ощущалось как горячий пронзительный толчок в груди.
"С ним все будет в порядке", – успокаивала я себя, – "Он должен жить дальше и жить… просто… жить".
Желание, мольба, надежда. Все в одном.
Машина наконец остановилась, и затихающий рокот двигателя звучал в моих ушах как биение собственного сердца. Когда в небе забрезжили первые лучи рассвета, я увидела, что мы встали перед неприметным форпостом посреди бесплодной пустыни.
Сол заглушил двигатель, и наступившая тишина жутким эхом отозвалась вокруг. Повернувшись ко мне, он изобразил на лице лукавую усмешку.
– Пора тебе уснуть, куколка. На этот раз как следует.
Меня предупредило лишь мелькнувшее движение в периферийном зрении. Как вдруг к моему лицу прижали пахучую влажную тряпку. Удушливый лекарственный привкус ворвался в мои ноздри, несмотря на мои отчаянные попытки задержать дыхание. Мои чувства начали размываться, темные пятна застилали зрение.
Как только я поддался неизбежному, грязная ухмылка Сола запечатлелась на моем витающем сознании. Его глумливое одобрение – мой финальный образ перед тем, как мир вокруг меня покачнулся и я провалилась в темную бездну.
Я обнаружила себя дезориентированной в какой-то серой комнате, лишенной всех удобств, кроме нескольких лавок и старых истертых покрывал.
Меня охватило беспокойство: я с трудом подсчитала людей, которые спали на скудных койках, некоторые из них были в лучшем состоянии, чем остальные.
Это была не простая комната, – настоящая карцерная камера. Холодная и угрюмая. Десять человек, включая меня, были заперты внутри – мне даже не нужно было осматривать массивную дверь, чтобы понять это. Вероятность того, что она откроется свободно, была ничтожнее, чем тонкое стеклянное окошко над ней.
Нахлынули воспоминания: о трагической ночи, о размытых фигурах гончих. Это было похоже на вернувшийся кошмарный сон.
Запястье почему-то сильно зудело, словно обожженное. Я попыталась рассмотреть, в чем дело, но было слишком темно, чтобы что-либо разглядеть.
Пока я лихорадочно соображала, что делать дальше, тишину наполнил гулкий звук чьих-то шагов. Звук отдавался в коридоре снаружи, заставляя других пленников ворочаться во сне. Когда дверь приоткрылась со звуком, пустившим стрелу страха в мое колотящееся сердце, из груди вырвалась непроизвольная молитва в надежде, что это не Сол. Но судьба распорядилась иронично: это был не он. Это был Макс.
Он безучастно начал рутинный осмотр узников, проверяя их состояние и… Их запястья?
Когда его взгляд упал на цепь вокруг моих кистей, в его тульских карих глазах что-то промелькнуло – неузнаваемое, но чувствительное. И тут произошло